Аркадий Первенцев - Матросы

— Латышева, как я понимаю, партия поставила. Она и решит, если он плох. А ты самолично лепишь ему характеристику… Вот как, Петечка, если говорить серьезно.

Они шли по станице, но с полей несло сухим, как манная крупа, снегом. Ни одного человека на улице.

Машенька ткнула его кулачком в бок:

— Замерзаешь?

— Наблюдаю улицу. Ни одного существа.

— Без людей стынешь?

— Хоть бы тетку Пелагею полицезреть…

— А-а… — многозначительно протянула Машенька. — Вот что тебя гнетет, старшина. Слышала я ее рассуждения позавчера в потребиловке, шифон брала. Что же, ты должен и ее понять, и остальных. Неделимый фонд — больной вопрос. Это не просто из одной графы в другую переписать. Из своего кармана фактически надо выложить: нате, мол, на школу, на занавески, на паровое отопление. А тут еще в этом году не только выплату скостили, а еще и неделимый подняли… Не зря тебя Латышев с предложением выпустил, догадливый. Недаром на полные собрания сочинений подписывается.

— Я его тоже уконтрю. Подожду случая. Коварства его не прощу… — с суровой запальчивостью пообещал Петр. Машенька могла понять его слова превратно, и потому следовало разъяснить свою позицию. А то ишь насупилась, что-то про себя соображает. — Фактически все правильно. Партийное поручение есть партийное поручение. Я одного не могу простить: почему он не ввел меня в курс дела, в настроения колхозников, тогда бы я выискал в своем арсенале более достойные слова, не выскочил бы на трибуну, как звонарь, лишь бы в колокола ударить.

Девушка внимательно выслушала длинные оправдания Петра и ответила не сразу. Они перешли улицу и остановились возле акаций, помахивавших черными ветвями.

— И все-таки больше на народ надейся, Петя. Если ты один на один пойдешь, что получится? На кулачки. Будут смотреть люди, как на петухов: кто кого? Один только спортивный интерес. А когда вы сообща, по-партийному, с верных позиций пойдете, вот тогда одолеет не Петечка, а народ, партия.

— Ишь ты какая умница!

— В общем, не горюй и на одного себя не надейся. Так же, как на крейсере. В заунывные только не переходи. Надоели нытики. Веселей гляди, раз правду за собой чуешь. А пока прощай, Петечка, а то, уже видишь, к окнам «блины» поприлипали. Еще нас с тобой засватают.

— Поддержишь, Машенька, в случае чего?

— Моя поддержка как камышинка. Народ поддержит. Доверяй людям, Петя, с Марусей советуйся, и тебе будет легче.

— Спасибо, — тепло поблагодарил Петр, — ишь ты какая, девочка!

— Какая там я? Самая обыкновенная! А тебе советую — не обходи райком.

— А много все же придается значения этому учреждению, — сказал Петр. — А ведь там тоже обычные люди. Как ни мотайся замполит или парторг, а все же успех решается на боевых постах… Не гляди на меня с таким удивлением, передовой активист. Ты комсомолка, я коммунист. Не хочу плохого говорить о среднем партийном звене. Они работают как проклятые, крутятся белками в колесе. И вот именно поэтому и мелькает у них все перед глазами. Покажется им на один миг Петр Архипенко, поглядят на него и забудут. Сколько нас, таких гавриков! Если чего натворишь — тогда дело другое, попридержат внимание на тебе, займутся. А если, как шестеренка, вертишься… Работает коробка скоростей — и ладно. На кой шут в нее лишний раз заглядывать!..

Внимательно выслушав Петра, Машенька взглянула в его похолодевшие глаза и сказала, прикоснувшись к его руке теплыми пальцами:

— А я повторяю: не обходи райком, Петя. Это штаб. На себе убедилась. Я же член райкома комсомола, знаешь?

— Не знал.

— Недавно выбрали.

Машенька попрощалась, закуталась в платок по глаза и побежала, мелькая полненькими икрами, ладно прихваченными халявками кожаных сапожков с высокими каблуками.

До нынешнего, Кислова, в районе секретарил бедовый, доступный человек с очень не подходящей для него фамилией — Безутешный.

Ему пришлось расчищать запущенное хозяйство, налаживать расшатанное доверие колхозников. Безутешный «отмывал души» и достиг успехов.

Этого золотисто-рыжеватого мужчину, проворного и смекалистого, видели на фермах и в поле, на рыбалке и на свадьбах, где ему безбоязненно подносили первую чарку.

Свежий ветер, подувший после сентябрьского Пленума в пятьдесят третьем году, наполнял паруса корабля. Безутешный был одним из той энергичной команды, которая взялась провести корабль с очищенным от присосавшихся моллюсков килем через любые водовороты и рифы.

При Безутешном выстроили детский дом для сирот павших воинов, ссыпки и магазины, школу-интернат, подняли урожаи, распахали заброшенные земли. Простое, казалось бы, дело — внешний вид станиц, только с умом приложи руки, а плюнули в свое время на красоту быта. Больше того, норовили вылить из помойного ведра обязательно возле Дома культуры. Легко надоумить украсить станицу, а где в безлесном районе достать тесу хотя бы на забор? Завезли штакетник из Горяче-Ключевского района, безобидно порекомендовали женщинам навести на хаты былой лоск, не скупиться на мел и известку. Нужно — пожалуйста, получайте в потребиловке. Если трудности с транспортом — помогут. Поименовали улицы, построили тепловую электростанцию.

Нередко можно было увидеть, как первый секретарь снует по дворам, и тогда уж берегись — терпеть не мог мусора, захламленности. Бурьянники выпололи по всем улицам, тротуары вымостили битым кирпичом и шлаком, обновили мосты. На усадьбах сажали не только арбузы и лук, а и яблони, и жердели, в палисадниках — не только мальвы, а и сирень, розы. Сам Безутешный развел домашнюю птицу, вплоть до индюшек и ставших уже экзотикой в здешних местах цесарок.

«Безутешный, ты что, частный сектор благословляешь?» — подшучивали над ним товарищи в кулуарах краевых пленумов и совещаний.

«Хлопцы, марксисты, а как же с продолжением потомства? У нас добровольное решение — каждый индивидуальник обязан принести сотню яиц в инкубатор. Как только заполощутся утка и гусь в лиманах, крылом к крылу, на кой бес тому индивидуальнику персональные селезни?»

Жена Безутешного, верткая, живописная бабенка из бывших звеньевых, не только отлично солила помидоры и заквашивала капусту, но и взялась за кукурузу — в поле и на собраниях, за что ее немедленно нарекли полпредом товарища Хрущева.

Любо было смотреть на брызжущее здоровьем приветливое лицо Безутешного. Если он ехал по токам, его уже издали узнавали и зазывали молодайки. Для каждой у него находилось слово, шутка-прибаутка. Стоило полюбоваться им, когда, спрыгнув с повозки, подходил к вороху, запускал в него руку по локоть и мял в кулаке зерно. Сверкая белыми зубами на загорелом, моложавом лице, Безутешный не высыпал, а выливал ядреное зерно из своего кулака.