Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

Расскажи ей о шхуне, груженной длинными сосновыми бревнами, бросившей якорь у Нарышкинского камня, что неподалеку от рыбачьей пристани. Дни выгрузки бревен были для тебя днями преклонения перед обшарпанной громоздкой посудиной с облезлыми законопаченными бортами, провисшей паутиной вантов, с перекошенными реями на мачтах… Пока шхуна стояла на якоре, твои дни начинались с тревожного взгляда в сторону причала: не исчезло ли судно? Бревна грузили в рыбачьи ялы пирамидой, гребцы у кормы едва просматривались за тяжелыми кругляками. Вода залива и кромка берега густо замусорились красноватой корой, кое-где на волнах покачивались оброненные стволы, напоминая тела убитых дельфинов. И все время, пока шхуна стояла у берега, вокруг разносился незнакомый запах смолистой древесины.

Вечером манил город, и нужно было изловчиться удрать из дому до того, как мать примется искать затрепанный томик А. Ф. Писемского «Тысяча душ», зажигать керосиновую лампу-«молнию» и прилаживать ее на край стола, ближе к изголовью своей кровати.

По вечерам вся пляжная публика была празднично одета, кружила говорливым потоком по проспекту с расставленными на нем Адонисами, амазонками, Гераклами, Афродитами. Нашествие нарядных людей, пришлые запахи дорогих духов, шорохи многих шагов по гравию дорожек, призывный смех женщин в темноте… Возбуждение было разлито в воздухе, влекло к беготне, к озорству, к курению папирос. Четкие остроконечные силуэты вилл растворялись в густеющей бирюзе заката. Когда гасло небо, являлось таинство кино, отгороженного от бесплатного любопытства высоким забором. Из-за него, как из совсем непонятного мира, вместе с шипением, треском и свистом донельзя потрепанной пленки неслась музыка. В воздухе, пронизанном лучом киноаппарата, насыщенном табачным дымом, кишели смех и стенания зрителей — русских, украинцев, греков, татар.

…Когда Лютров заснул, ему снилось желание быть на родине.

Гай шел на истребителе западнее аэродрома, на высоте около тысячи метров. Ему осталось сделать небольшой круг со снижением, чтобы выйти к полосе. Он запросил посадку, сбавил обороты, стал снижаться, и — двигатель остановился. Хуже не придумаешь. Гай попытался запустить — не выходит. Тишина, и стрелки по нулям. Перед выходом на прямую к полосе не хватало ни высоты, ни скорости.

С остановкой двигателя вся механизация лишилась энергии, Гай сажал истребитель без выпущенных закрылков, на «гладкое крыло». Маленький самолет пронесся в нескольких метрах над зачехленными «С-04», пересек бетонную полосу и выскочил на лужок перед деревней. И пока его трясло на лужке, Гай подыскивал подходящее возвышение на рельефе, чтобы с его помощью до заборов деревни суметь погасить сумасшедшую скорость.

Вначале на глаза попалось крыльцо прочной дедовской кладки, — видно, вход в овощехранилище.

Гай не решился: прочно.

А вот за ним — телеграфный столб. Масса подходящая.

Ему показалось, что к столбу прислонился человек.

На мгновение он закрыл глаза. Кто-то решил понаблюдать за посадкой… Чем-то ледяным окатило спину.

Но это был всего лишь «пасынок», подпорка. Кое-как уцелил крылом, но столб — пополам, крыло в лоскуты, а истребитель по-прежнему несся вперед с небольшой поправкой по курсу. Появившийся невесть откуда высокий бугор нарытого песку выглядел последней надеждой, до деревни оставалось метров сто. Гай круто развернул машину у основания бугра, чтобы боком ткнуться к отлогому скату и там увязнуть. Самолет вскинул хвост, вздыбился на крыло и закувыркался в сторону на манер циркового акробата, когда тот колесом выкатывается на арену. Таким образом Гай и доколесил до недостроенного коровника, насмерть перепугав работавших там женщин. Истребитель встал на ребро и привалился к стене.

Минуту Гай соображал, жив ли. Затем принялся с предосторожностью — как бы не сработала катапульта от сотрясения предохранительных устройств — выбираться из кабины. Остекленная крышка подалась удивительно легко. Отбросив ее, он вспомнил, что крышка связана с предохранительной чекой катапульты. Но уж везет так везет: чека лишь слегка вышла из гнезда. Гай расстегнул ремни и предстал перед колхозницами.

— Здравствуйте, — сказал он, держа руку на затылке.

Прикатив на «РАФе» к коровнику, Лютров застал там две пожарные машины и «Скорую помощь». Гай стоял возле истребителя с таким видом, словно делал ему выговор за скверное поведение.

— Гай!

— Видел мои кульбиты, Леша?

— Как самочувствие?

— Посмотри на мой затылок; волосы на месте?

— Все на месте.

— А почему кожа лезет на лоб?

Стоявшая рядом девушка-врач отталкивала Лютрова и чуть ли не со слезами просила:

— Едемте со мной! Сейчас же в машину! Как вы не понимаете!..

— Я же целый, голубушка. Даже волосы на месте.

— Ничего вы не понимаете!

Она усадила-таки его в белую «Волгу» и укатила.

Через полчаса Лютрова отыскал диспетчер. Звонила жена Гая.

Он шел к телефону и удивлялся: кому пришло в голову трезвонить об аварии?

— Кто это? Лютров? Леша, что у вас произошло? Что с Донатом?

— Ничего особенного, с ним все в порядке.

— Говори правду.

— Я только что разговаривал с ним.

— Где он?

— В клинике. Через час-полтора, наверное, будет на работе.

— Он разбился?

— Даже не ушибся. Так мне показалось.

— А почему в клинике?

— Ты же знаешь врачей.

— Как туда позвонить?

— Зачем?

— Леша!

— Честное слово, он…

— Лешенька, милый, я люблю тебя, дай мне телефон клиники!

Гая все-таки положили в госпиталь на внеочередное обследование. Домой он попал лишь через неделю. В первый же вечер Лютров заехал к нему.

Его встретила неправдоподобно похудевшая жена Гая.

— Решила сохранять фигуру, а?

— Издеваешься?

— Ну зачем же так? Гай дома?

— Дома твой Гай. Сумасшедшие вы люди. И профессия у вас безумная…

И ткнулась в плечо Лютрова, будто ждала его, чтобы выплакаться.

Он взял в ладони ее голову, посмотрел в заплаканные глаза.

— Если бы одна очень красивая девушка хоть чуточку была похожа на тебя, я был бы счастлив, — прошептал он ей на ухо.

Удивленно поглядев на него, она улыбнулась сквозь слезы и ткнулась в его подбородок мокрыми губами.

— Погоди, не входи, — она старательно вытирала лицо воротником халата.

Гай обрадовался приходу Лютрова так, как если бы кто-то третий согласился взять на себя часть его несчастий. Он усадил его напротив себя, попросил жену принести «что любит Леша» и принялся жаловаться.

— Ты заметил, — он кивнул в сторону жены, — на базе у меня авария, — а дома — катастрофа, жена решила ходить худой и расстрепанной, даже если ко мне приходят лучшие друзья.