Аркадий Первенцев - Огненная земля

Возле орудия стояла Таня, прислушиваясь к однообразному мрачному шуму моря. Ветер забрасывал на корму соленые брызги, посвистывал в мачте и стволах зенитных пулеметов. Таня видела Курасова, стоявшего позади коренастого штурвального.

Чуть накренившись на правый борт, шел корабль Звенягина, по положению в строю названный передним мателотом. Необычное слово — мателот — казалось Тане сейчас каким‑то таинственным прозвищем и очень подходило к этому темному и как будто крылатому кораблю.

И Курасов и Звенягин представлялись теперь Тане не хорошими друзьями, а людьми недосягаемыми. Курасов не оборачивался, хотя и знал — Таня стоит позади и наблюдает за ним. Она догадывалась, что даже и сейчас Анатолий думает о ней.

С мягким утомительным рокотом работали моторы. Корабль, то окунаясь носом, то припадая на корму, Догонял белые гребни волн и подминал их под себя. Раздавленные волны уходили в темноту ночи.

Лежащие на палубе краснофлотцы взвода связи пошептались. Один из них приподнялся.

— Таня, устраивались бы с нами. Мы бы потеснились.

— Спасибо, ребята, — дружески ответила она. — Я спущусь вниз.

— Внизу битком, Таня.

— Нам капитан–лейтенант уступил свою каюту.

— В каюте затишней, — согласился моряк. — А то мы бы и здесь пристроили вас знаменито…

— Спасибо, ребята.

Таня прислонилась спиной к орудию и смотрела на неясные очертания гористых берегов. Вспомнилось недавнее прошлое, связанное с этими местами… Они плыли на теплоходе «Аджаристан» из Ялты в Новороссийск. Эти же, сейчас темные, берега от Анапы до Абрау–Дюрсо стояли голубой искристой стенкой, и даже скучные известняковые осыпи и срезы радужно играли под солнцем. Каждое деревцо, резко очерченное от комля до верхушки, сверкало блестками листьев и туго натянутой на стволы тонкой корой. С берегов доходили запахи нагретой жарким солнцем виноградной лозы, опьяняющие ароматы зреющего хмеля, пшеничных и кукурузных полей, щедро брошенных золотыми квадратами в долинах и на взгорьях.

Влюбленный в Таню паренек, комсомольский работник, с которым она познакомилась на курорте в Мис- хоре, был рядом с ней. Дельфины, алчно ожидавшие подачки, кружились возле теплохода, один выплыл совсем близко. Таня непроизвольно прижалась к спутнику. И тогда, впервые за время их знакомства, застенчивый белобрысый паренек Матвей (так звали его) вдруг обнял Таню сильными руками и горячо поцеловал ее. Ей было приятно, ново и страшно… Вырвавшись от него, она побежала. Коротко остриженные волосы взлетали над ее головой, в ушах звенело.

В тот же день в ресторане они пили шампанское «Абрау–Дюрсо», чокаясь длинными бокалами. На столике стояла ваза с персиками и бархатными гроздьями муската. Тане, скромной студентке медицинского института, было неловко оттого, что два официанта, пожилых и солидных, с седыми усами, ловили и предупреждали каждое ее желание. Уходя, она не знала, как их отблагодарить, и, покраснев, на прощанье пожала им руки. При подъеме на трапе Матвей полуобнял ее и шепнул: «Ты мило обошлась с ними. Я тебя за это еще больше люблю». Все это ясно припомнилось сейчас Тане.

В Новороссийске Матвей задержался у них в семье на неделю на правах жениха. Мать присматривалась к нему и, наконец, утвердила танин выбор. Неделя прошла очень быстро. Мать пекла пироги, Матвей приносил к обеду вино. Вечерами ходили пить бузу, есть восточные сладости и играть на нардах в кофейне.

Таня перевелась в Москву. Матвей оказался хорошим человеком. Почти ежедневно молодожены встречались у манежа, там, где скрещивается много трамвайных и троллейбусных путей, и вместе возвращались в свою квартиру на Красную Пресню. Счастливые, безмятежные дни!

Потом пришла война. Матвей однажды возвратился домой в скрипучих сапогах и гимнастерке. На рукавах были нашиты красные звезды по тогдашней форме политработников.

Матвей приник к спавшему ребенку. Таня запомнила вид Матвея, сразу возмужавшего, сосредоточенного и решительного, как и его товарищи, комсомольцы, призванные на войну. Все мирное было сразу отброшено и на время забыто. Тогда еще Таня поняла, что немцам придется встретиться с сильным народом, принявшим вызов и идущим на любые испытания во имя победы.

— Езжай к маме, в Новороссийск, — сказал Матвей, — там спокойнее и лучше будет для ребенка…

В Новороссийске она узнала о гибели мужа в боях под Москвой. В зимнюю штормовую ночь она вышла на улицу, завернувшись в платок. Лысая гора гудела от норд–оста. Железный ветер срывал крыши, уносил заборы, переворачивал вагоны. В бухте тревожно ревели корабли. Скрипели и гнулись стволы обледенелых деревьев. В ту ночь Таня увидела бойцов морской пехоты. Они прошли мимо нее, скрипя подошвами сапог. Брови, ресницы — все было бело от мороза, сурово и грозно. Не сознавая, что делает, Таня пристроилась к колонне. Моряки шли спасать от норд–оста корабли, которые должны были уйти в осажденный Севастополь.

Она работала рядом с моряками. Когда ее разглядели, удивились. Командир батальона уставился на нее тяжелым и непонимающим взглядом. «Ты откуда, деваха? — спросил он. — Норд–остом с Лысой горы принесло?» Она не могла сразу ответить на грубый вопрос, заданный хриплым' голосом простуженного человека. Ее поддержал Горленко: «Товарищ майор! Она поработала с нами. Севастопольцы и ей должны сказать спасибо!» — «Так ты‑то чего страдала вместе с нами, деваха?» — более ласково спросил командир батальона. «У меня немцы убили мужа… мужа убили». Майор присмотрелся к ней внимательно: «Где убили?» — «Под Москвой…» — «Под Москвой, — протянул с уважением майор. — Под Москвой не зря гибли наши люди».

Горленко напоил ее чаем из алюминиевой фляжки, дал хлеба и овечьего сыра. Потом приписали по ее просьбе к батальону медицинской сестрой. Уходя из дому, она видела, как мальчишка тянулся к ней пухленькими «перевязанными» ручонками. Мальчишка был похож на Матвея.

Все в ее воспоминаниях было светло до страшной черты, проведенной по жизни беспощадной рукой войны. Радость жизни возвратилась к Тане вместе с Курасовым. Что было на войне до встречи с ним? На ее плечи как будто взвален был непосильный груз, который вот–вот раздавит ее. Она была нервна, грубила начальству, ее перевели в госпиталь. Ее назвали холодным словом: «недисциплинированная». Правда, люди внимательно пытались разгадать причину ее проступков, заглянуть в ее душу, но она не открывалась никому. Она не могла быть ровна и спокойна. Ее мысли были там, в городке, отделенном от нее только невысокой лесистой грядой. Потом город освободили. Но он был пуст и зловещ. Куда‑то угнали ее добрую мать и ребенка. Может быть, по кремнистым дорогам, под кнутом и прикладом пошла она с внуком на руках…