Аркадий Первенцев - Огненная земля

— Каким образом?

— Ходили туда на двух бронекатерах…

— И что же?

— Огонь сильный. Один катер еле дотащили обратно.

Генерал оглядел Звенягина и, ничего больше не сказав, сел рядом с водителем. Машина быстро покатила по скосу.

…Совещание проходило в саду. На яблонях шелестели редкие пожелтевшие листья. Сучья были сырые, а на вишнях слезилась размоченная клеевина, и с северной стороны, по морозобитной части, уже белели ознобы.

Сад был окружен ротой Цыбина. В просветах деревьев и за изгородями покачивались бескозырки автоматчиков. Высшие командиры сидели за столом под деревьями, остальные участники совещания расположились на траве, на мутовках деревьев, на колодах. Здесь были морские офицеры — командиры малых кораблей, сил прикрытия, поддержки, охранения, коменданты посадки и высадки и вперемежку с ними пехотные армейские офицеры — командиры десантных частей, артиллерийские офицеры, флотские и армейские, и десантники и группы поддержки.

Букреев был вместе со своим замполитом, начальником штаба и майором Степановым. Полковник Глады- шев сидел невдалеке от маршала на табурете и что‑то аккуратно и неторопливо вписывал в блокнот, лежавший у него на коленях. Маршал внимательно разглядывал всех собравшихся офицеров, а те в свою очередь глядели на него с любопытством и уважением. Маршалу сопутствовала большая и ранняя слава издавна, когда большинство этих молодых офицеров были детьми, (восхищенно по школьным книгам изучавшими его жизнь.

Красные хлыстики молодого вишенника, отмякшие от мороза и дождей, пахли клеем и горечью. Вишенники опутаны паутинкой, и, нарушая тишину сада, тонко и жалобно жужжала попавшая в сети осенняя серо- крылая муха.

Звенягин снял меховую канадскую куртку, бросил ее на развилину сучьев. Среди офицеров, одетых с щеголеватой старательностью («при полном звоне орденов и медалей»), было странно видеть его в поношенном смятом кителе и без орденов. Букреев подошел к нему.

— Поздравляю, Букреев. Сегодня ты именинник.

— Все мы именинники, Павел Михайлович.

— Мы что? Извозчики. Подадим тарантасы, ссадим… получим на чай и готово…

— Тарантасы‑то хотя подадите на всех четырех колесах?

— Колес хватает да по дороге кочки. Сегодня всю ночь дизельные самоходки гудели, мины швыряли. Самолеты тоже пельмени сбрасывали.

Звенягин сломал былинку и отвернулся. За забором неподвижно стоял часовой–автоматчик. Звенягин знал его, но фамилии не вспомнил. Кажется, с «Ташкента»? Звенягин хотел прочитать надпись на ленточке, но она потускнела.

Букреев докладывал одним из первых. Его сообщение о состоянии батальона вызвало одобрительный топот за столом. За Букреевым пристально и с удовольствием наблюдал Мещеряков, поддакивал ему, кое–где поддерживал репликами.

Когда Букреев поделился своими соображениями о переброске через пролив артиллерии, командующий ут- вердительно кивнул головой.

— Хороший офицер, — сказал он Мещерякову.

После Букреева доложил Гладышев и, наконец, выступил Звенягин. Прислонившись к яблоне, он говорил тихим голосом, запинаясь и подыскивая слова. Мещеряков наклонился к Шагаеву.

— Что‑то Звенягин плох.

— Волнуется. Сколько начальства…

Звенягину поручалась почетная боевая задача: первому прорваться к берегам, занятым противником, и высадить штурмовые группы десанта. На совещании Звенягин доложил подробности операции. Командующий, повидавший за годы войны разных людей, — и храбрецов и трусов, — слушал его внимательно.

Командующий знал Звенягина и доверял его военному опыту. Перед высоким военным собранием стоял человек, на которого вполне можно положиться. За ним слава блестящих десантов, где счастье неизменно сопутствовало ему.

Но почему Звенягин явился на совещание в изношенном кителе, небритый, без орденов и медалей?

«Ему необходимо передохнуть», — подумал командующий, пытливо изучавший во время доклада каждый жест и выражение лица Звенягина.

Но не время…

После совещания командующий подозвал Звенягина и пошел с ним в дом. Там, оставшись наедине, генерал спросил его:

— Вы уверены?..

— Уверен. Только бы не разыгрался штормяга, товарищ генерал армии.

— Проведете операцию, и я походатайствую перед вашим начальством… вам будет тогда самый раз отдохнуть.

Звенягин изменился в лице. В глазах мелькнула затаенная тревога. Это не ускользнуло от внимания генерала, но он отогнал от себя дурные мысли и на прощанье дружески положил свои руки Звенягину на плечи.

— Желаю удачи и… следующей награды. Куда только вы будете вешать ордена, Звенягин, а?

Разговор с командующим приободрил Звенягина, но стоило ему остаться одному, как тревожное чувство снова завладело им. Двадцать километров сквозь минные поля, под артиллерийским огнем, под прожекторами и прицельными снарядами противокатерных батарей. Первому прорваться и проложить дорогу через пролив! Но ведь раньше было еще похуже! Хотя бы под Новороссийском. 'Может, тогда не все понималось им. Лучше бросаться на опасность как бы с завязанными глазами. Как плохо потерять доверие к собственным силам, к своему счастью! Тогда почему сегодня он откровенно не признался командующему, которого он любил, как отца, и уважал как военачальника? Остановила гордость офицера и бремя ответственности за славу?

… В тесной казачьей хатенке было накурено и шумно.

Своего командира дивизиона офицеры встретили приветствиями, расспросами. Звенягину всегда были по душе веселые товарищеские «сборища», как он выражался. Но сейчас он не мог отрешиться от своих мыслей, хотя внешне старался держаться спокойно.

— Наши расчеты приняты командованием фронта!

Шалунов протиснулся к нему с двумя чашками в руках.

— Тогда следует выпить, товарищ капитан третьего ранга.

— Нет, Шалунов.

Комдив присел рядом с Курасовым, и тот один только понял, что Звенягину не по себе. Он осунулся за последнее время, пожелтел как‑то. Куда пропала обычная щеголеватость командира дивизиона. Потертый и облинявший китель — в нем был он при новороссийском десанте — почти не снимался; не изменял Звенягин и своей старой фуражке с узкими полями и выцвет- Щей тульей, предпочитая ее новой фуражке с дубовыми листьями по козырьку.

Звенягин молча чистил огурец. Курасов отставил стакан и в его скошенных узковатых глазах появилась тревога.

— Павел Михайлович, — тихо сказал Курасов.

— Ну? — Звенягин тяжело повернулся к нему.

— Выпьем за успех, Павел Михайлович.

— Нет.

— Почему?

— Потому что за успех.

— Не понимаю.

— Перед успехом не пьют.

Звенягин поднялся, оперся кулаками о стол. Клеенка на столе была липкая и мокрая. Он брезгливо отнял руки, посмотрел на них. Опущенные его веки подрагивали. Говор сразу утих. Все встали.