Николай Кочин - Девки

Дрожали коленки и кружилась голова. Она рванула лапотные веревки, сорвала портянки вместе с лаптями и бросила их в сторону. Потом подоткнула сарафан и поправила волосы. Ребятишки, запыхавшись, рассеялись поодаль, боясь подойти ближе.

Четверть версты отделяло Паруньку от пастушонка, она видела, как ныряла синяя его рубаха в тальниковых кустах, приближаясь.

— Скорее! — торопили ребятишки. — Вот она здесь, стала.

Парунька нырнула в березовый кустарник. Слепив глаза, нагибаясь, лезла сквозь упругие ветви молодняка. За ней шелестели ребятишки, — они указывали путь пастушонку возгласами:

— Сюда! Не уйдет! Видим!

Мелкий кустарник кончился. Выросла стена крупного березняка. Внизу было прохладно и просторно. Прошлогодние листья толстым ковром устилали землю, в них приятно вязла нога.

Парунька оглянулась назад и увидела синюю рубаху совсем Недалеко от себя: она пятнела на фоне зеленеющего кустарника.

Паруньке сделалось вдруг очень страшно. Она угадывала, что бежит теперь без всякого расчета где-либо спрятаться, но продолжала бежать, задыхаясь, спотыкаясь о корни деревьев, и валежник жутко похрустывал у нее под ногами.

Вдруг она услышала за собой дружный крик и, обернувшись, онемела: пастушонок пытался схватить ее за узел и не мог. Парунька как сумасшедшая, шарахнулась в сторону, пробежала шагов пять, ударилась о пенек и со стоном грохнулась на землю.

Очень звенело тогда в ушах и ничего не было видно. В животе точно оборвалось что-то и поплыло книзу. Была общая тупая боль, — даже о ноге в это время Парунька забыла.

Тогда она открыла глаза, стало лучше, и в теле почуялась легкость.

Слышно было, как кто-то сказал сокрушенно:

— Пойдем, робя, а то здесь тюрьмой пахнет...

Пролежала она тут до вечера. А когда сгущались сумерки, встала, выбралась на большак и пошла куда глаза глядят.

Парунька шагала проселочной дорогой. Путь к городу пролегал через бор, через березовые рощи, через перелески да через луга, на которых с усердием гомозились люди, да через поля, засеянные рожью, горохом и викой. [Гомозиться — возиться на одном месте, копошиться, кишеть.] [Вика — кормовая трава, сходная с горохом.] Затем стали встречаться горки, бугры. Изволоки грядами и кряжами потянулись мимо, во все стороны разбегаясь меж болот и оврагов, размытых дождями, меж суходолов с низкорослым тальником. [Изволок — отлогая возвышенность, пригорок с длинным подъемом.] Попадались речки, колесили во все стороны, извиваясь ужами, проползая хитро меж путаных угорий. Затем потянулись дубравы — чернодеревье, рощи — лесное серебро берез. Большая дорога, соединяющая Москву с Сибирью (Екатерининский тракт, по которому в царское время гоняли арестантов), то и дело пряталась среди рощ, — отбегала от них и вновь ныряла в перелески, в малорослые кустарники.

Стоном стонали лесные голоса. Трещали непереставаючи в высокой траве кузнечики, над алыми головками клевера вились пчелы. Ворковали серо-зеленые вяхири и красноватые ветюшки. [Вяхирь — лесной голубь.] Как в трубу трубила черная желна. [Желна — большой черный дятел.] Стучал по дереву дятел, трещали сойки, вдали жалобой изливались бездомные кукушки. На разные голоса щебетали свиристели, малиновки и лесные жавороночки.

Парунька все шла да шла. Попалось полотно железной дороги, отсюда до города путь прямее и заплутаться нельзя. Парунька пошла бодрее. Перевалило за полдень, огненным блином полыхало на небе солнце, опаляло шею и сушило пот на рубашке. В безветрии дрожал воздух. Проселочные дороги тут были непроходимые — не езжены, не хожены, черту на радость.

Ближе к полотну, промеж осоки и пышных ярко-зеленых купавок, сверкали голубые лужицы, как пеленой подернутые железной ржавчиной. Дальше теснился ярко-желтый мох к кустарникам, и на нем росла незрелая еще брусника. Окаймленная зеленевшими пожнями струилась речка Кудьма, известная чистотою и спокойствием вод. Попался железный мост, и в непривычной тревоге Парунька прошла по нем. Запахло гарью, сухостойной древесиной, удушающим куревом смолы, — то гибли леса. Леса здесь горели постоянно, и сами селенья прозванье имели от дерев, на которых строились: Вязовка, Елховка, Осиновка, Березовка. Сухой туман слоистым облаком отстаивался под бором.

Парунька передохнула подле будки железнодорожного сторожа, выпросила кусок ситного и справилась, сколько осталось до города. Берегом пойти, сказали ей, прибыть скорее, большаком идти — в ночь там быть.

Берегом, по изведанным дорогам, бабы на коромыслах несли в город ягоды: малину, смородину и крыжовник. Парунька пошла с ними. Точно клетчатые скатерти были положены тут: и кашка-медуница, и пахучий донник, — а над ними осы, пчелы на разные голоса справляли шумное свое веселье. Под редко расставленными друг от дружки осинками желтел зверобой, синели темно-голубые бубенчики; средь изумрудной зелени белела благовонная купена и алели зрелые ягоды костяники.

«Красоты сколько в мире, — думала Парунька, — но через золото слезы льются...»

Она подошла к пригородной пристани на Оке.

На пароходике, сплошь утыканном бабами, везущими в город ягоду, Парунька пристально стала глядеть на диковинный берег, по которому только что шла. С реки он стал виднее. По мере того как пароходик выбирался на речной простор, развертывались перед нею видения одно другого новее.

Могучая Ока лежала спокойным зеркалом в широком лоне своем. Местами предвечерние лучи огненно-золотистой рябью подергивали синие струи и круги, расходившиеся от тех мест, где белоперый мартын успевал прихватить себе на ужин серебряную плотицу. [Мартын — птица из породы чаек.] [Плотица — плотва.] Над этой широкой водной равниной поднимались горы, укрытые рощами и ярко-зеленым дерном выровненных откосов, — а впереди приближался красавец город, заслоненный горами, исчерченный зелеными садами, поднявшийся в высь краснокирпичными стенами древнего кремля, что смелыми уступами слетает с кручи до самого почти речного берега. Слегка тронутые солнцем громады домов расположены и на горе и под горою. Церкви и башни смотрят с высоты на сотни разных судов, от крохотной лодки, севшей подле берега, до пароходов, густо столпившихся у городских пристаней, и по всему плесу. Из темной листвы горных садов извилисто сбегают вниз по утесам красноватые битые дорожки. [Битая дорога — утоптанная.] Съезды перегружены подводами с кладью, и медленно тянутся подводы вверх бесконечными рядами.

Пароходик подплыл к деревянному мосту, люди свободно, без боязни шли по нему, хоть мост и стоял на баржах.

Народ сошел с пароходика и повалил туда, где звякали трамваи. Парунька отправилась берегом. На набережной, усеянной людьми, стоял гам. Везде, и на берегу и на баржах, осевших посередь реки, шумно, споро и горячо делали люди свое дело. «Ни отдыху, ни вздоху, — подумалось ей, — а говорят, что в городах люди только веселятся, пляшут да песни поют...»