Нина Буденная - Старые истории

Он, значит, поет, она переводит, кормежку стряпает, сына от туберкулеза лечит, дочке искривление позвоночника исправляет, на родительские собрания носится и, естественно, семимильными шагами духовно отстает от мужа, который в это время поет тенором.

Отстала. Муж с ней за это развелся, но продолжал жить в той же квартире, по-прежнему отдавая ей часть своих переводов. Правда, теперь он за них платил — по собственной таксе. И Эдит в переводах была очень даже заинтересована.

Экс-супруг не только эксплуатировал бывшую жену, но, естественно, пел тенором и этим же тенором убеждал детей в ничтожности их матери.

Детей Эдит мама и Анна Павловна знали плохо, но все равно они им что-то не очень нравились. Неуважительные, непослушные, самоуверенные, грубоватые, напыщенные, а достоинств нулежды нуль.

— Я, может быть, примитивно рассуждаю, — говорила Анна Павловна Эдит, когда та приходила к двоюродной сестре выреветься, — но он хочет разменять квартиру так, чтобы дети остались с ним. И тебя вытолкнуть в коммуналку.

— Дети ему не нужны, — рыдала Эдит.

— Нужны, для метража.

— Ко мне Анечка вчера подошла и говорит: ты нам с Сережей алименты, что платит отец, в руки отдавай, мы сами питаться и одеваться будем. Слыханное дело? Обедов, говорит, не готовь, мы их все равно есть не станем.

Эдит размазывала по лицу мокрень, сморкалась в платок, начисто смывая брови.

— Если ты права, и у него цель отселить меня, я к матери уйду, что я буду их комнаты лишать? — захлебываясь, говорила она. — Я из-за детей не ухожу, как я без них? А со мной, вижу я, они не пойдут… Маленькие еще, — вздыхала она, — Сережа в десятом, Анечка — в девятом.

— Маленькие, да удаленькие.

— Нет, они хорошие.

Хорошие сказали, что останутся с отцом. Тот нашел вариант обмена: им двухкомнатную, Эдит восемь метров в многонаселенной. Она собралась и ушла к тетке Варваре. А у той уже не было сил, чтобы сгноить проклятого зятя.

А Эдит слегка тронулась. Вдруг зачастила в церковь, глупости какие-то святые бормотать стала.

— Тетка ведь не была особенно набожной, — сказала Анна Павловна.

— Похаживала в церковь, похаживала, — сказала мать. — Грешила да каялась. Вот бабушка в бога не верила, хотя крестик и носила. Ты помнишь, у нее через нос шрам шел?

— Не помню. А отчего шрам?

— Она, еще в гражданскую, уже после того, как деда белые расстреляли, пошла как-то в церковь, то ли на исповедь, то ли помолиться за папу, чтобы цел остался. Встала перед попом на колени, хотела крест поцеловать. А он этим здоровенным медным крестом как шарахнет ее по лицу. Нос и перебил, она ведь носатенькая была. Как папа говорил: нос на семерых рос, а пришлось одному носить. С той минуты она с верой в бога и покончила.

— Завязала, — уточнила Анна Павловна.

— Ну да, я и говорю — завязала. А крестик носила: на всякий случай, говорила, кто знает, — мама пальцем указала в потолок, — вдруг там все-таки что-то есть. — Засмеялась: — Вспомнила, папа рассказывал. Привез он из деревни мать и Варвару, поселил у себя. Вечером зашел к ним в комнату, а те обе стоят и юбками что силы только есть размахивают: лампочку электрическую гасят. «Что, — говорят, — Паша, у тебя за лампа такая, задуть не можем».

Мама снова засмеялась, и лицо у нее стало особенное, каким становилось всегда, когда она думала об отце.

— Около папиной деревни конзавод был, так многие деревенские при конюшнях состояли. Папины-то крестьянствовали, землю арендовали у хозяина завода. А Варвара — та в горничных у управляющего служила.

— Где почище да полегче, — влезла Анна Павловна.

— Рассказывала, когда белые через их места отступали, офицеры, конечно, у управляющего остановились. Пили по-черному и все ее погадать просили, какая, дескать, судьба им уготована. Она им и объясняла, что ожидают их всяческие беды и несчастья, дело их окончится полной неудачей и улепетывать им нужно как можно скорее.

— Ну да, революционерка, — резюмировала непреклонная Анна Павловна.

— Что ты на нее так? Нет ведь уже человека.

— Добрая ты женщина, мама.

— А чего мне быть злой, Аня? Я очень счастливую жизнь прожила. Папа у нас какой был, да и вы меня не очень огорчаете. То есть огорчаете, конечно, но когда оглянусь вокруг, то понимаю, что дети у меня хорошие. Я как-то девчонкой, лет двенадцать мне было, из деревни к дядюшке в Козлов приехала на каникулы, он там учительствовал. Гуляла во дворе, вдруг — цыгане. Одна подошла ко мне, говорит: «Я тебе погадаю». Я говорю: «У меня денег ни копейки». — «А я так, бесплатно. Судьба у тебя интересная. Будешь ты жить всегда хорошо и радостно. Замуж выйдешь за Павла. И доживешь до семидесяти пяти лет». Вот. Ерунда, конечно, но любопытно, — и снова засмеялась. — Когда в институте училась, за мной один однокурсник, Павел, ухаживал. Такой сморчок плюгавенький. Я очень расстраивалась: вдруг, думаю, это он. Так что, если по гаданию, мне еще десять лет жить. А делать тут мне вроде бы уж нечего. Вас вырастила, внуков тоже. А на правнуков меня уже не хватит. Да и надоело. Ты-то вот чего разворчалась?

— У меня сегодня день критического восприятия действительности. Надо бы перебить чем-нибудь.

— Настойки женьшеня выпьешь?

— Тю! Тут без пол-литры не разберешься, а ты — женьшень.

Вкрадчиво подал голос телефон.

— Муж тебя, — передала трубку мама.

— Аня, меня занарядили на это ваше совещание идти. Во сколько там начало?

— В семь, но я, Ванечка, туда не собираюсь, — Анна Павловна даже расстроилась.

— А я, дурак, обещал, думал, тебя там увижу. Вот черт! И поесть не успел, жрать хочу — сил нет.

— Ванечка, с ума спятил, что же, так и мотаешься весь день голодный?

— Так я о том тебе и толкую, — яростно прорычал муж.

— Если тебе легче от этого будет, я приеду на совещание.

— Не дури, Анька, — голос мужа потеплел. — Лучше встречай горячим обедом, а я постараюсь смыться пораньше. Хватит по гостям шастать, иди домой.

— Чайку с мамой напьюсь и отправлюсь.

— Скорее. Что с шахматами?

— Да не играли вчера! Тайм-аут взяли.

— Домой гонит? — улыбнулась мама. — Мой тоже, бывало, — уйду в магазин на полчаса, вернусь, а он шумит: «Где тебя весь день носит?» — и лицо у мамы стало особенным и грустным. — Ладно, Ань, иди. Ты и в самом деле на похороны не придешь?

— Скорее всего, нет. Но не из мстительности — чего уж теперь. Просто не могу, дела не позволяют.

— Приходи почаще, Анечка! Мы по тебе скучаем. Нам без тебя неуютно.

Анна Павловна вызвала лифт, мать смотрела на нее из дверей.

— Мне так отца не хватает, Аня. Такая у меня тоска! — прошептала она.

Анна Павловна быстро вернулась к дверям и обняла мать.

— Держись, хорошо? Ну что же делать, мама? Надо жить.

— Я держусь. Приходи почаще.