Владимир Тендряков - Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем

Степан Артемович вышел из игры.

Но эта победа меня не радовала. Неприятно сознавать, что в ней сыграла свою роль Коковина. Грязь никогда не останется лежать только на дороге, она переносится и в то место, куда идешь. Путь к цели должен быть таким же чистым, как и сама цель.

Тамара Константиновна ушла в декретный отпуск. На ее место, а следовательно, и на место Степана Артемовича, был назначен учитель математики Олег Владимирович, один из моих друзей.

Моя полемическая статья, лежавшая все время в столе редактора, так и не увидела свет. Клешнев вызвал меня, вынул из стола статью, сказал:

— Сами понимаете, устарела ваша статья… Вы тут нападаете на директора, а он уже, собственно, не у дел. Какой вам смысл теперь полемизировать с ним?

— Никакого, — согласился я.

— Опять же упреки по адресу Коковиной. Она, кажется, изменила свою позицию, придерживается ваших взглядов. Может, вы переделаете статью, выкинете нападки? Мы бы с удовольствием откликнулись на педагогическую тему.

— Нет, переделывать бесполезно.

— Тогда как же быть с вашей статьей? В таком виде ее печатать нельзя.

— Бросьте в корзину для мусора, — посоветовал я.

Клешнев сокрушенно пожал плечами. На этом мы с ним расстались.

Тоня жалела Степана Артемовича, по-прежнему упрекала меня в бездушном к нему отношении, но в этих упреках уже не слышалось озлобления, в ее глазах я был победителем.

Однажды вечером она встретила меня приодетая, слегка оживленная.

— А у нас гость, — сообщила она.

Из-за стола навстречу мне поднялся Анатолий Акиндинович, старший сын Акиндина Акиндиновича, в новом костюме, мешковато сидевшем на его тощем теле, со своей преисполненной достоинства осаночкой.

— Андрей Васильевич, — начал он, значительно поглядывая на меня, — я узнал о ваших новых методах преподавания. Как директор школы, я не имею права проходить мимо. Вы согласитесь с тем, что никакого значения не может играть тот факт, что моя школа находится в глубокой периферии. Ростки нового должны проникать в самые отдаленные углы…

И он пошел распространяться о сельских учителях — культурном авангарде, о неприемлемости им лично всего косного, рутинерского, о его желании сделать свою школу образцовой и т. д. и т. и. Говорил он своим обычным наставническим тоном, не терпящим никаких возражений, поднимал вверх носатую физиономию, с особенным вкусом произносил: «Мы, педагоги…»

— Мы, педагоги, собственно, основные двигатели прогресса. Не будь нас, человечество застыло бы на месте. Мы кровь, переносящая духовное питание в теле общества.

— Среди нас есть всякие, — возразил я. — Есть и такие, как песок, — мешают движению.

— Возможно, возможно. Вы, наверное, намекаете на Степана Артемовича. Он сказал свое слово, об этом не стоит забывать, надо к этому относиться с уважением. Теперь должны расправить свои плечи мы. Вот потому-то пришел и я к вам. Можете быть уверены, что ваши достижения попадут в руки, которые смогут распутать те узлы, какие пока не удалось распутать вам. Будем работать сообща: вы у себя, а я у себя.

Я как раз не был уверен, что новое дело попадет в нужные руки. Этот самоуверенный человек начнет с прямолинейностью бездари внедрять — внедрять, а не искать! И скорей всего после первой же трудности такой вот Анатолий Акиндинович с легким сердцем заявит: «Не выходит, неприемлемо!» Где только можно, станет громогласно возражать: «Я проверял! Новый способ нежизнен!» Докажи ему, что Земля кругла, когда он видит ее перед собой плоской!

Степан Артемович вышел из игры, но в нее вступят новые противники.

Первое мая.

Крыши домов вымыты первым ливнем.

Утром до половины девятого на улицах села хозяева одни галки. Они толкутся на булыжной мостовой, сварливо кричат друг на друга; должно быть, удивляются: почему это задержалась человеческая жизнь? Ни единого прохожего на влажных дощатых тротуарах, ни подводы, ни грузовика на дороге — пустынность и тишина. Гуляют галки…

Но около девяти каждая улочка, каждый загарьевский переулок, крылечки домов, завалинки, уже подзатянутые яркой травой, оживают. Галки исчезают, уступая место людям. Мужчины в свежих рубашках, в отутюженных костюмах (кое-кто в орденах и медалях), женщины в пестрых платках и платьях — все несколько смущены своими нарядами и предстоящим бездельем. В разговорах слышится непривычная доброта и снисходительность друг к другу:

— Иван Кузьмич! С праздничком вас.

— И вас также, Трофим Егорович.

— Сегодня к Дерюгиным нас приглашали, а завтра заходили бы погостить.

— Спасибо. К нам милости просим.

В лужах искрится солнце, режет глаза, с реки тянет свежим ветерком, празднична погода, красочна одежда людей, светлые лица, светлые разговоры — такое утро бывает раз в году. Утро, когда праздник внове, когда во всем селе еще нет ни одного пьяного.

Наша старая бревенчатая школа подпоясалась кумачовыми плакатами, голубое небо отражается в ее промытых окнах. У крыльца шевелится, толкается, смеется, визжит ребячий цветник. Девочки отдельными кучками, голова к голове, секретничают. О чем? Наверно, обсуждают наряды: свои собственные, старшеклассниц, наряды учительниц. По всему двору над беспокойной сутолокой ребячьих голов гуляют из конца в конец, кланяются, раскачиваются флаги, флажки, гирлянды бумажных цветов. Озабоченной рысцой трусит, поминутно наталкиваясь на зевак, какой-то активист-старшеклассник, исполняющий самое последнее и самое неотложное поручение.

А по всему селу, заглушая беспечный и суматошный шум школьного двора, поет, наигрывает марши, кричит лозунги, читает стихи радио. Далеко-далеко, за много сотен километров от села Загарья, празднует Москва. И ее шум подхлестывает нашу праздничную суету, от ее далекого торжества и наше скромное торжество становится как-то шире и значительнее.

Ровно в половине десятого не без суматохи, не без окриков, не без коротких скандалов вся школа начинает выстраиваться в длинную, через весь обширный двор, неустойчивую шеренгу. Руководит построением учитель физкультуры Кузьма Демьянович. В эти минуты он наш главнокомандующий, все — от ученика-первоклассника до директора — подчиняются ему. Кузьма Демьянович с красным лицом, покачивая широкими плечами, бегает по двору, припадая на покалеченную на фронте ногу, подает команды старшинским басом:

— Пятый класс, подравняйсь!.. Седьмой «А»!. Аникин! Шаг назад! Шко-о-ола-а, рра-ав-няйсь!.. Смир-рна-а!

Старшинский бас действует и на меня. Я стою в голове своего класса, ревниво кошу глаз: выравнялись ли мои? — невольно помогаю Кузьме Демьяновичу:

— Аникин! Хомяков! Отступите назад!