Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

Пѣвица пѣла визгливымъ механическимъ голосомъ, похожимъ на граммофонъ. Черные румыны въ расшитыхъ бѣлыхъ курткахъ пилили на деревянныхъ скрипкахъ, и лица у нихъ были такія же деревянныя, и мелодія катилась впередъ быстро и однообразно, какъ карусель на ярмаркѣ.

Кафе-шантанъ былъ полонъ. Въ лѣтнемъ саду подъ каждымъ деревомъ, за каждымъ столикомъ сидѣли люди. Лакеи метались во всѣ стороны, натыкались другъ на друга, несли бутылки за бутылками, но никакъ не могли напоить жестокую волжскую жажду. Публика была пестрая, всѣхъ классовъ и всѣхъ націй, персы въ черныхъ сюртукахъ европейскаго покроя и въ огромныхъ папахахъ, татары въ тюбетейкахъ, самарскіе мукомолы, бѣлые и сытые, и степенные арендаторы съ сожженными лицами. Въ городѣ было много дѣлъ, и торговцы пріѣзжали сюда изъ средней Азіи и даже изъ Индіи. По дорогѣ на ярмарку въ Нижній здѣсь былъ первый этапъ.

Найти свободное мѣсто было довольно трудно. Но за однимъ столикомъ далеко отъ сцены я увидѣлъ знакомыхъ. Это были сибиряки проѣздомъ изъ Иркутска, Промзинъ и его команда. Промзинъ Михайло Михайловичъ торговалъ соболями. Онъ былъ старичекъ тихій, тщедушный и зябкій. Даже въ лѣтнее время онъ носилъ теплые сапоги съ суконнымъ подбоемъ. А въ карманѣ носилъ браунингъ съ полной обоймой зарядовъ. Два года тому назадъ на якутскомъ тракту самъ другъ съ товарищемъ они отбились отъ нападенія ссыльныхъ черкесовъ.

Былъ онъ человѣкъ малограмотный и лѣвый. Своимъ тихимъ голосомъ онъ иногда изрекалъ такія крѣпкія вещи, что стѣны трещали и слушатели оглядывались по сторонамъ. Впрочемъ, въ эту минуту Михайло Михайловичъ Промзинъ былъ занятъ другимъ дѣломъ. Онъ чинно сидѣлъ у стола и скромно пилъ коньякъ, стаканъ за стаканомъ. Можно было подумать, что онъ пьетъ сельтерскую воду.

Въ командѣ Промзина было два человѣка. Одинъ былъ Алферовъ, забайкальскій казакъ, огромный и нескладный. Особенно ноги были неслыханныя. Сапоги у него были высокіе, съ подкованными каблуками. Голенища были, какъ ведра. И когда онъ всталъ и ступилъ впередъ, чтобы пожать мнѣ руку, на пескѣ остался слѣдъ, какъ будто отъ конскаго копыта. Онъ былъ золотоискатель. Карманы его были набиты самородками, естественными и также искусственными, сдѣланными по его заказу, — для русскихъ покупателей. Онъ продавалъ паи и участки мѣтилъ не только на русскихъ, но и на иностранцевъ. Послѣ ярмарки Промзинъ обѣщалъ везти въ Петербургъ его и его товарища.

Товарищъ его былъ косматый человѣкъ звѣрообразнаго вида, одѣтый въ одежду страннаго покроя: блузу и вмѣстѣ пиджакъ изъ сѣраго люстрина. Штаны у него тоже были люстриновые; шляпа огромная, сшитая изъ сѣраго сукна, едва ли не самодѣльная. Это былъ торговецъ скотомъ съ Витима на рѣкѣ Ленѣ.

Онъ разсказывалъ что-то съ большимъ жаромъ, но мой приходъ помѣшалъ ему.

За столомъ сидѣлъ еще одинъ человѣкъ, но я не зналъ его. Онъ былъ совсѣмъ въ другомъ родѣ. Красивый брюнетъ, высокій и статный, съ мягкой бородкой и большими яркими глазами. Ему могло быть подъ тридцать. Одѣтъ онъ былъ красиво, хотя и нѣсколько своеобразно. Синяя шелковая рубашка, подхваченная шнуромъ; высокіе лакированные сапоги. Черезъ спинку стула было переброшено короткое пальто. А рядомъ на другомъ стулѣ стоялъ шелковый цилиндръ, совершенно новый, заграничной работы.

Онъ тоже всталъ мнѣ навстрѣчу, щелкнулъ каблуками съ особой выправкой и назвалъ свою фамилію. Я впрочемъ разслышалъ только послѣдніе слоги: — ановъ .

Онъ снялъ цилиндръ со стула и очистилъ мнѣ мѣсто.

— А у меня кошелекъ украли, — обратился ко мнѣ черезъ столъ витимскій торговецъ скотомъ. — Ей-Богу!.. Прихожу изъ Гостинаго ряда, а деньги — тютикъ.

Онъ разсмѣялся и даже подмигнулъ своими рыбьими глазками.

— Ну, да я ихъ надулъ, — прибавилъ онъ, — облизнутся деньгами те… Двѣ красныхъ пусть берутъ, а толстыя деньги, вотъ онѣ.

Онъ сталъ рыться во всѣхъ карманахъ и доставать какія-то обертки и старые конверты, даже бѣлыя тряпочки. И въ каждой оберткѣ были заложены кредитныя бумажки.

— Зналъ и запряталъ, — сказалъ онъ громко и посмотрѣлъ кругомъ торжествующимъ взглядомъ.

Даже сосѣди заинтересовались. Съ ближайшихъ столовъ смотрѣли на этого сибирскаго облома, какъ на новое диво. Онъ нисколько не смутился. На столѣ передъ нимъ набралась порядочная кучка денегъ и обертокъ. Онъ зажалъ ее въ кулакъ и поднялъ въ воздухѣ передъ лицомъ Промзина.

— Четъ или нечетъ, — спросилъ онъ, какъ будто между дѣломъ. Это было однако приглашеніе къ игрѣ, обычной въ Сибири.

— Отстань, — сказалъ старикъ и налилъ новый стаканъ.

— Ну, вы, — сказалъ торговецъ скотомъ, наивнымъ жестомъ протягивая руку къ сторонней публикѣ.

Промзинъ сдѣлалъ брезгливую гримасу.

— Спрячь деньги, — сказалъ онъ неохотно, — разиня!..

Этотъ разиня между прочимъ считался самымъ тонкимъ плутомъ на всемъ Витимѣ и на Бодайбо. Кромѣ торговли скотомъ, онъ былъ также спиртоносомъ изъ самыхъ крупныхъ, что требуетъ большой игры воображенія.

Впрочемъ, я увѣренъ, что исторія съ запрятанными деньгами не была уловкой и что кошелекъ у него дѣйствительно украли.

— А я васъ знаю, — тихо сказалъ мнѣ брюнетъ.

Я слегка поклонился.

— У меня даже есть къ вамъ дѣло, — продолжалъ онъ. — Я зналъ, что встрѣчу васъ здѣсь.

— Очень радъ… — Я изобразилъ фигуру ожиданія.

— Мы лучше встанемъ, — предложилъ брюнетъ.

На сценѣ появился плакатъ: 4. Дѣтскій балетъ. И тотчасъ же вышли съ полдюжины дѣвицъ, довольно поношенныхъ, одѣтыхъ въ костюмъ бебе , или, точнѣе говоря, почти совсѣмъ раздѣтыхъ. Весь костюмъ бебе состоялъ изъ одной рубашки.

Публика встрѣтила дѣтскій балетъ рукоплесканіями. Многіе стали вставать съ мѣстъ и подходить къ сценѣ. Мы тоже встали, но отошли къ сторонкѣ. Мнѣ показалось, что и витимскій спиртоносъ сдѣлалъ движеніе, чтобы встать, но Промзинъ звякнулъ стаканомъ, и команда осталась на мѣстѣ.

— У меня есть письмо къ вамъ, — сказалъ брюнетъ, — отъ Берса.

Это было имя моего стараго товарища, съ которымъ когда-то, лѣтъ 20 тому назадъ, мы сидѣли рядомъ въ острогѣ. Съ тѣхъ поръ насъ обоихъ трепала жизнь, но Берсу досталось еще хуже, чѣмъ мнѣ. Изъ 20 лѣтъ 12 онъ просидѣлъ подъ разными замками. Два раза бѣгалъ, и оба раза его ловили и били. Два раза принимался умирать отъ чахотки и если воскресалъ снова, то только благодаря ненасытной жаждѣ жизни, которая одновременно сожигала и сохраняла его изможденное тѣло.

Но въ этомъ письмѣ Берсъ писалъ: «Жилъ, жилъ, а теперь умираю. Харкаю кровью. На этотъ разъ серьезно. Ну, и чертъ съ нимъ и чертъ съ вами. Будетъ съ меня. Остальное Масюкъ разскажетъ».