Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

Въ Харбинѣ на перронѣ ко мнѣ подошелъ офицеръ, посмотрѣлъ мнѣ въ лицо и спросилъ: „Какого полка?“. Вѣжливо спросилъ и безлично, безъ ты и безъ вы.

Я сказалъ: „Я доброволецъ. Хочу идти вмѣстѣ съ вами на передовыя позиціи“.

Офицеръ пожалъ плечами и отошелъ въ сторону. Послѣ того меня не безпокоили больше. Дней черезъ десять мы попали въ первую перестрѣлку“…

— А какъ вы получили Георгія?

Онъ нахмурился, потомъ сказалъ: — Я лучше вамъ разскажу мое послѣднее дѣло.

Было это въ окопахъ на Хунь-хе. Передъ нашимъ окопомъ былъ глубокій ровъ и проволочныя загражденія. Японцы лѣзли въ атаку, а мы ихъ разстрѣливали и сбрасывали въ ровъ. Японцы ходятъ въ атаку рѣдко, но если напрутъ, то по своему обычаю удержу не знаютъ и лѣзутъ впередъ слѣпо, какъ саранча.

У насъ тоже было много убитыхъ. Мы положили ихъ на окопъ, чтобъ сдѣлать его выше. Они закоченѣли, замерзли и были, какъ дрова. Мы стрѣляли пачками черезъ ихъ спины, и если нечаянно толкнешь прикладомъ, мерзлое тѣло звенѣло, какъ дерево.

Но японскихъ тѣлъ было вчетверо больше. Они завалили ровъ, сперва до половины, потомъ доверху. Тамъ были мертвые и раненые и, должно быть, еще и такіе, которые просто упали внизъ и не могли вылѣзть. Потомъ японцы перешли черезъ ровъ и появились на нашей сторонѣ. Мы стали колоть ихъ штыками. Я ударилъ одного прикладомъ наотмашь. Онъ упалъ и, падая, схватилъ меня за ноги. Я выпустилъ ружье и мы полетѣли оба въ ровъ.

Во рву на грудѣ тѣлъ мы схватились и стали бороться. Я помню, что, въ отличіе отъ нашихъ труповъ, эта груда была теплая и какъ будто даже парная. И вся она шевелилась, какъ шевелятся черви въ ранѣ. Не знаю какъ, мы попали подъ низъ и тоже извивались вмѣстѣ съ другими и уходили все глубже, но не отпускали другъ друга. Я душилъ его за горло. Онъ притянулъ мою руку къ своему рту и закусилъ ее зубами. Тутъ я крикнулъ и потерялъ чувство»…

Я смотрѣлъ на него со страхомъ. Лицо его перекосилось и зубы стиснулись.

— Это кошмаръ, — сказалъ я полувопросительнымъ тономъ.

Вмѣсто отвѣта, онъ отвернулъ рукавъ рубахи и показалъ на правой рукѣ, повыше кисти, два полукружія шрамовъ, короткихъ, глубокихъ и странныхъ. Это были слѣды зубовъ, острѣе, чѣмъ волчьи.

«Я очнулся въ японскомъ госпиталѣ на койкѣ. Рана моя была пустячная, но болѣлъ я долго. Они отправили меня въ Йокогаму. Докторъ того госпиталя учился въ Парижѣ и хорошо говорилъ по-французски. Я выдалъ себя за француза и сказалъ, что хотѣлъ бы уѣхать обратно на родину.

Докторъ пожалъ плечами и сказалъ сухо: — „Лишнихъ плѣнныхъ намъ не нужно. Дайте подписку, что больше не будете драться, и я устрою, чтобъ васъ отпустили“.

Черезъ недѣлю меня, дѣйствительно, отпустили. У меня было странное состояніе, нервное, усталое. Въ Европу меня не тянуло, въ Россію еще меньше. Я снова было подумалъ о Лебяжьей Рѣкѣ, но для такой поѣздки у меня не хватало силы. Я поѣхалъ въ Шанхай, а оттуда угодилъ въ Сангунъ, большой торговый городъ въ южномъ Китаѣ.

Въ Сангунѣ былъ русскій консулъ, баронъ фонъ-Гюнихъ. Онъ жилъ здѣсь безвыѣздно лѣтъ пятнадцать, велъ большую торговлю копрой, волокномъ кокосоваго орѣха. У него была дочь Клавдія, восемнадцати лѣтъ. Меня пригласили давать ей уроки русской литературы. Послѣ перваго урока молодая баронесса безъ всякихъ церемоній предложила мнѣ переѣхать къ нимъ въ домъ. И пока я колебался, она велѣла запречь шарабанъ, съѣздила въ гостиницу и сама привезла мои вещи.

Необычайная дѣвица была молодая баронесса фонъ-Гюнихъ, Клавдія Ивановна. Она была русская по матери и православной вѣры. Но съ виду она была совсѣмъ нѣмка, высокая, бѣлая, съ круглыми сѣрыми глазами и длинными желтыми волосами. Когда она сердилась, глаза ея сверкали, какъ у филина, странно и дико, непріятно и красиво. И по-русски она говорила съ англійскимъ акцентомъ. Точно такъ же она говорила на семи языкахъ, по-нѣмецки, по-англійски и по-русски; по-французски съ китайскимъ акцентомъ, на двухъ китайскихъ нарѣчіяхъ и на англо-китайскомъ торговомъ жаргонѣ.

Несмотря на свое баронство, Клавдія фонъ-Гюнихъ не любила нѣмцевъ и была русской патріоткой. Гюнихи были обрусѣлые нѣмцы, у нихъ было имѣніе въ Орловской губерніи, но Клавдія Ивановна не знала Россіи. Мать у нея умерла рано, и ее привезли въ Сангунъ трехъ лѣтъ отроду. Послѣ того лѣтъ черезъ девять отецъ послалъ ее въ Россію, въ пансіонъ. Она вела себя такъ, что ему предложили взять ее изъ пансіона. Старый Гюнихъ махнулъ рукой и увезъ ее обратно въ Сангунъ.

Клавдія Ивановна выросла въ Сангунѣ на полной своей волѣ. Домъ ея отца, какъ и всѣ дома богатыхъ европейцевъ, былъ полонъ туземными рабами. Тутъ были опахальщики, которые качаютъ большое опахало надъ обѣденнымъ столомъ, скороходы, лакеи, конюхи.

А въ подвалѣ былъ карцеръ. Если кто провинится, его сажали туда, совсѣмъ какъ въ древнее время.

У ней были двѣ горничныхъ, пажъ для комнатъ, грумъ для ѣзды. Когда она была дѣвочкой, она запрягала въ колясочку двухъ молодыхъ китайчонковъ и ѣздила на нихъ, словно на парѣ козловъ. Дергала ихъ за косы, какъ будто за возжи. Сама мнѣ разсказывала.

Европейское общество въ Сангунѣ было смѣшанное. Все больше англичане. Но съ ними Клавдія Ивановна перессорилась изъ-за японской войны. Были нѣмецкіе приказчики и комми-вояжеры и всякій сбродъ изъ тѣхъ людей, что шляются по разнымъ морямъ. Они ходили къ фонъ-Гюниху обѣдать, но Клавдія Ивановна смѣялась надъ ними въ лицо.

Уроки наши по, литературѣ проходили странно. Я тоже зналъ не много. Да и книгъ не хватало. Лермонтовъ былъ, а Пушкина не было. Мы стали читать „Воскресеніе“ Толстого въ англійскомъ переводѣ, но до конца не дочитали. Клавдія сказала, что длинно.

Переводныхъ романовъ у насъ было много, съ французскаго и съ англійскаго. Мы читали ихъ вслухъ за неимѣніемъ лучшаго. Ихъ русскій языкъ былъ ужасенъ. Но Клавдія Ивановна знала ихъ чуть не наизусть. Особенно она любила одинъ, англійскій. Онъ назывался „Леди Сатанилла“. И когда я разговаривалъ съ ней о женскихъ тургеневскихъ типахъ, она приводила въ примѣръ для сравненій свою свирѣпую англійскую леди. И еще она любила русскія народныя пѣсни, но пѣла ихъ преуморительно, совсѣмъ на другіе мотивы, съ варіаціями изъ репертуара шарманокъ.

Мы стали съ ней каждое утро кататься верхомъ. У ней былъ черный конь, Сэръ Джонъ, высокій австраліецъ. А я досталъ мѣстнаго конька, маленькаго, но рѣзваго. Онъ назывался Алтаномъ. Клавдія Ивановна любила скакать въ карьеръ. Пуститъ коня и еще гикнетъ. Волосы выбьются изъ-подъ шляпы и разовьются по вѣтру. Совсѣмъ Валькирія. А мой Алтанъ скачетъ рядомъ и не отстаетъ ни на шагъ.

Эти поѣздки вліяли благотворно на мое здоровье. Вѣтеръ бьетъ въ лицо, Алтанъ мчится въ карьеръ, и каждый мускулъ напрягается, и чувствуешь себя по-прежнему человѣкомъ.