Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Лосев видит янтарные гроздья. Резиново-тугие виноградины продолговаты, как пальцы, и тоже в дымчатом налете, через который смутно виднеются косточки. На прилавках лежит и черный, в голубой пыльце, «каракалтак», и пурпурное «сердце голубя», и бледно-золотой «буаки», и зеленый круглый «каттакурган».

Шмель присосался к черно-лиловой виноградине, выел дырку, почти весь залез в нее, оцепенел, упившись соком, обмер в сладкой дремоте, обессиленный, захмелевший.

Весь базар залит ослепительным, опаляющим солнцем. Свет и жара, несмотря на осень, щедро обдают землю. Света такое изобилие, что все видится четко, словно под увеличительным стеклом.

Вот пришел Дададжан (Лосев жил у него на квартире). Старик ставит на прилавок круглую корзину. Большие жилистые руки снимают толстый слой листвы, и художник видит длинные красивые кисти кишмишного винограда. Виноградины мелкие, как черная смородина, без косточек, сладкие, точно капли меда.

Дададжан величавый. Лицо у него длинное, узкое. Оно от зноя почти шоколадное, а шея черная, морщинистая. Ярко выделяются белые усы и борода. На лысой голове черная тюбетейка-ферганка с белой вышивкой. Под нее около виска подоткнут корешком фиолетовый георгин.

Желтовато-серые глаза старика смотрят на людей приветливо. На нем белая рубаха без ворота и пуговиц, подпоясанная линялым синим платком, штаны из бязи чуть ниже колен, халат с лиловыми и зелеными полосами. На босых ногах — глубокие галоши.

В рубахе под мышкой перепел — Дададжан всегда носит его с собой.

На вершинах деревьев, в виноградниках, в садах, около чайхан висят клетки, и по ночам перепела звучно кричат на весь город свое «спать пора!».

Дададжан мастер по виноградарству. Ранней весной, когда наступало время приводить виноградники в порядок, садоводы-любители звали его к себе. Целые дни он переходил из сада в сад, щелкал большими ножницами, одни лозы обстригал, другие привязывал к перекладинам белыми тряпочками.

Лосев любит этого старика, недавно закончил его портрет.

К Дададжану подходит Вика.

Лосева поражают ее пушистые, почти льняные волосы и большие светлые глаза. Нежная кожа на ее щеках чуть-чуть розовеет. Плотную фигурку небрежно прикрывает пестрый сарафанчик. От голых, позолоченных солнцем рук, ног, шеи веет чистотой, юностью.

В руке у девушки сетка, в которой золотистая айва, такая жесткая, что, если надавишь зубами, от нее не откусывается, а, щелкнув, откалывается кусочек. В другой руке болтается красный эмалированный чайник.

Лосев, отложив кисть, слушает голос девушки:

— Ах, ата, какой виноград! Его жалко есть!

— Зачем жалко? — Дададжан улыбается. — Ешь! Будет лето — будет виноград!

Дададжан выбирает самую лучшую кисть, кладет в медную чашку весов.

— Здесь больше килограмма! — восклицает девушка.

— Тебя как звать?

— Вика!

— Возьми, Вика-хон! Хорошему человеку разве жалко?

— Спасибо. — Девушка ставит чайник на землю и осторожно опускает виноград в сетку. Из карманчика сарафана вытаскивает сто рублей.

— Вай! Сдачи нет. Торговал еще мало-мало, — разводит руками Дададжан.

— Возьмите. Я похожу по базару, а потом подойду.

— Хоп! Гуляй. Ходи. Подойдешь — деньги будут.

И старик, тронутый доверием, протягивает Вике лучшую гроздь.

— Попробуй. Сок солнца.

— Ой, что вы! Спасибо! Я же купила! — машет рукой Вика.

— Не обижай! Зачем? Угощаю. От слова «халва» во рту не станет сладко. Ешь!

Вика, держа гроздь высоко, запрокидывает голову, откусывает несколько ягод.

Сунув руку под дужку чайника, она идет по базару, с любопытством смотрит по сторонам. Сетка стукает по ноге, почти касаясь земли.

Лосев, взволнованный, собирает краски, отдает их Дададжану и, проталкиваясь в толпе, бросается следом. Вот мелькнула голова Вики, ее солнечные волосы. Вот голая поджаренная зноем спина. Лямка сарафанчика все сползает и сползает с плеча.

Девушка-узбечка в алом сверкающем платье и в черной бархатной жилетке без рукавов держит кур, связанных за ноги, как гроздь. Куры висят вниз головами.

— Им же больно! — возмущается Вика.

Лосев стоит за ее спиной. Он слышит собственное сердце. Словно в лучшие свои годы он счастливо любил эту девушку, а потом потерял, мучительно долго искал и вот наконец-то нашел! Подбежать и только окликнуть — и она обернется, в глазах мелькнет радостный испуг, она выронит авоську и заплачет от радости.

«Какая глупость! — ругает он себя. — Все в порядке, как обычно. Так же я восхищался и закатом и морем». Но сердце все волнуется: тронуть бы ее руку, теплый от солнца сарафанчик, нагретые волосы…

Вика заходит в другой уголок, где старики, сидя на земле под тутовником, продают пряности. Пахнет перцем.

Белобородый старик, с орлиным носом, с царственно-надменным, сухим лицом, с накрученной вокруг головы марлей вместо чалмы, толчет перец медным пестиком в медной позеленевшей ступке.

В стеклянные банки у старика насыпан перец горошинами, в бумажные пакетики — перец молотый, в мешочки — черные зерна барбариса. На сучках тутовника висят пылающие связки красного перца.

Вика присаживается возле старика. Сарафанчик ее расстилается по горячей земле. Лосев опускается рядом. Вика случайно трогает его локтем.

— Да кто же вы?! — спрашивает он.

Вика видит странное лицо. Нет, само лицо обычное: молодое, худощавое и даже привлекательное. Но ее испугали пронзительно пристальные, откровенно восхищенные глаза.

— Кто вы? — снова спрашивает он тревожно и настойчиво.

И Вике кажется, что он сейчас схватит ее за руки и не отпустит, как бы она ни рвалась.

Вика вспыхивает, вскакивает и бросается в толпу. На миг она оглядывается: незнакомец стоит, глядя ей вслед. Но сейчас она не может разглядеть выражение лица. Она только запоминает синий берет, клетчатую, с короткими рукавами рубашку, не заправленную в брюки, и сверкающую «молнию» вдоль всей штанины узких брюк из темно-зеленого вельвета.

Лосев пробирается в толпе, смотрит во все стороны — Вика исчезла.

Он оказывается там, где торгуют перепелками. Кроткие птички покорно сидят в шершавых ладонях. Любители рассматривают их, тянут за клювики, за лапки, разворачивают веером крылья.

И здесь Вики нет.

Лосев останавливается на берегу арыка, в котором узбеки, присев на корточки, полощут пучки петрушки и моркови.

Проходит девочка в платье из маргеланского шелка. На нем продолговатые оранжевые и черные пятна. Виднеются такие же шаровары до пят. Из-под вышитой тюбетейки змеятся по спине двенадцать черных косичек. Они закрывают плечи, как черная шаль. На голове девочки лежит плоская круглая корзина, накрытая белой тряпкой. Вкусно пахнет теплыми лепешками, посыпанными тмином.