Леонид Жариков - Рассказы

Денщик-немец хлопотал возле походной спиртовой плитки, гремел бабушкиными сковородками и тарелками. Дверь в комнату офицера была распахнута, а сам он, сидя за столом, с аппетитом уплетал блины. Перед ним стояла бутылка французского вина. Время от времени он подливал его в рюмку и отпивал по глоточку.

Увидев бабушку, офицер, жуя, весело приветствовал ее:

— Корош! Русише блина аллее гут!.. Битте.

— Ешь, будь ты неладный… Последнюю муку забрал…

— Блина гут… Кусно!

— Чужое всегда вкусно, — сказала бабушка, глядя, с какой жадностью ест блины немчик. И по странному свойству русского женского сердца где-то в глубине души ощутила бабушка чувство, похожее на жалость к этому, как ей казалось, детенку. Тоже, поди, не по своей воле погнали… Вон какой худенький да узкоплечий, а дали ему леворверт — и стал разбойник разбойником. Разве можно давать дитю в руки оружие, дескать, иди и поиграй в смертушку…

Тяжело опершись на палку, бабушка рассматривала оголенных девиц на стене, горестно качала головой, а потом указала палкой на одну, совсем голую, и спросила:

— Это что же, по-твоему, культур?

— Я-я! — живо отозвался немец, аппетитно макая блин в сметану.

— Кто же тебя послал в Россию людей убивать? — спросила бабушка. — Своей земли у вас мало али живете бедно? Как же так можно — бонбы кидать на мирные дома, детишек губить?

Не зная, о чем бормочет русская старуха, офицер решил, что она благодарит его за свою половинку конфеты, и покровительственно проговорил, жуя и улыбаясь;

— Битте, битте…

— Гитлер велел тебе грабить или ты сам?

При упоминании имени Гитлера офицер воскликнул:

— Адольф Гитлер! Фюрер!

— Так, так… Фюлер, значит… Кто же он, фюлер твой, православный или тоже ерманец? Зачем он людей приказал убивать?

Немец подумал, что бабушка интересуется его особой, и представился:

— Имья есть Руди… Рудольф. — И он стал рассказывать бабушке, что живет в пригороде под Берлином, что его старший брат — офицер генерального штаба и сейчас находится в Норвегии. Есть четыре сестры. У отца три мыльные фабрики.

Из всего, о чем лопотал немец, бабушка поняла одно-единственное слово: «Руди».

— Это ты, выходит, Рудик?.. Ну, а мать у тебя есть? Кто тебя родил? Матка есть?

— Я-я! — обрадованно воскликнул офицер и указал на фотографию дородной немки с тремя подбородками. — Майне муттер!

— Вот оно как… — задумчиво проговорила бабушка. — Значит, мута тебя родила. Ежели бы настоящая мать, она бы не дозволила тебе обормотом быть, сияла бы штаны да всыпала бы как следует… И не пошел бы ты в Россию людей губить… Ай, ай, стыд какой… Вы же, германцы, вроде бы хороший народ, а как опозорились… — Бабушка опять потянулась концом палки к фотографии голой девицы: — Ну, а эта, без штанов, прости господи душу мою, она кто?

— Майне браут, — с нежностью проговорил Руди, достал из бумажника фотографию молоденькой девочки в шубке и поднес к губам. — Майн шатц! Майне либсте…

Офицер забыл нужное русское слово и крикнул денщику, прося вспомнить. Макс в эту минуту принес новую порцию блинов.

— Макс, какой есть русский имья — хохцайт? — Потом сам порылся в русско-немецком разговорнике и воскликнул: — Свадьба!.. Этот есть свадьба…

Бабушка Аграфена решила, что фотокарточка из бумажника и голая девица на стене одно и то же лицо, и горестно покачала головой:

— Свадьба… невеста, значит. Какая же она невеста, ежели выставляет себя голяком? Ведь она будущая мать. Зачем же она пупок всему свету показывает? Мать — чистое имя, как цветок весенний, и дети должны видеть ее чистоту. А твоя Браута бесстыжая… Эх вы, ерманцы…

Продолжая уплетать блины, офицер внимательно слушал бабушку. Он присматривался к выражению ее глубоких темных глаз, стараясь понять, о чем она говорит.

— Ну, и как же у вас, в Германии, люди живут? — любопытствовала бабушка: — Крестьяне колхозом хлеб сеют или как? — и она показала на кусок хлеба, лежавший на тарелке. — Хлеб, говорю, сообща сеют?

— Дас ист брот, — сказал офицер. Ему показалось, что старуха спрашивает, много ли у него хлеба, и он развел руки в стороны, чтобы показать, как много земли имеет отец. Руди взял со стола один из рулонов, сложенных горкой, развернул и показал бабушке служебный красочный плакат о вербовке русских рабочих в Германию. На картинке был изображен обширный, чистый двор, вымощенный каменными плитами, просторный кирпичный коровник, водопроводная колонка посреди двора. Возле нее стоял пузатый немец, как видно, хозяин, и любезно разговаривал с улыбающимися рабочими.

— Отец? — спроспла бабушка, ткнув пальцем в пузатого немца.

— Дас ист бауэр [23] Крестьянин, владелец усадьбы (нем.). ,— объяснил офицер и залопотал, расхваливая, как прекрасно живут в Германии иностранные рабочие, как они хорошо одеты.

— Бавер, значит… Так, так. По-нашему — барин. Стало быть, вы, германцы, живете по-старому… Отстали вы со своим фюлером. А ты говоришь — культур. Своего-то ничего нет, все барское: вот вы и пришли чужое грабить… Гляди только, как бы не вышло, что не вернешься к своей муте… Пока Россию не завоевал, не говори пук-пук. Русские расшабашный народ, как почнут колотить вас, тогда и скажешь пук-пук. Русский по характеру доверчивый, ему доброе слово скажи — последнюю рубаху отдаст. А ежели обманешь — держись!

Немец начал догадываться, что бабушка Аграфена говорит ему не лестные слова, и насторожился. Лицо его потемнело.

— Ты давеча по харе съездил своему солдату, а он тебе в отцы годится. — Бабушка палкой нацелилась в портрет Гитлера. — Это фюлер велел тебе обижать людей старше себя? Какая выходит у вас леригия? Бандитская. Твой фюлер душегуб, на цепь его надо посадить…

Мария, глядя в щелку двери, прикладывала палец к губам, давая понять, чтобы мать не говорила лишнего. Но та махнула на нее рукой.

— Ну что ты знаки мне делаешь? Дай с ворогом-то поговорить. — И она продолжала негромко и незлобливо: — Ежели ваш ерманский народ и дальше так будет делать, то все народы отвернутся от вас. Образумьтесь, пока не поздно, прогоните своего фюлера к свиньям и живите в труде, в добре, как все народы живут. На земле хватит места каждому…

Руди по-недоброму смотрел на бабушку, глаза его приняли дикое выражение, а та как ни в чем не бывало продолжала:

— Люди должны жить в мире и помогать друг другу. Вот тогда и будет культур…

Гитлеровец резко встал и повелительно указал бабушке на дверь:

— Матка ни гут!.. Век! — И повторил грозно, берясь за пистолет: — Век форт!

Собачка вскочила и тоже залаяла на бабушку:

— Век! Век! Век!

Рудольф Карл фон Геллерфорт в раздражении ходил по комнате. Черт знает, до чего глупа эта старая перечница. Как не понимает, что ему ничего не стоило бы нажать курок… Всех их надо вешать!