Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

— Я так и думала… Ой, как же я рада!

Согретый этой сердечной встречей, Кирилл вышел из парикмахерской. До дома, где жили Железняки, оставалось всего два квартала, и Кирилл решил так: «Зайду, спрошу Ивана, ведь его наверняка нет дома. Если что-нибудь изменилось, лучше узнать всё сразу».

Он сделал несколько шагов, потом вдруг ударил ладонью по лбу и воскликнул:

— Ну и дурак же я! Надо к Половинке!

Конечно, прежде всего к Максиму Сергеевичу. Как он сразу не сообразил! Кирилл заспешил. Взглянул на знакомый дом, стоит на месте. Вошёл в дверь, почему-то стараясь идти тихонько, почти на цыпочках, добрался до третьего этажа, взглянул направо, потом налево и остановился.

Вот тут, совсем близко от него, дышит Марина Железняк, и он слышит это дыхание даже отсюда, потому что любит её и жить без неё не может. Уже ни о чём не думая, только всем существом желая узнать свою судьбу, Сидоренко подошёл к двери налево, хотел постучать, но рука будто налилась оловом, и не было сил её поднять.

Он переборол себя и чуть слышно постучал, а ему показалось, что загремело всё в подъезде. За дверью ни звука…

Неожиданно дверь открылась. На пороге стояла Христина. Увидев Кирилла, она никак не показала своих чувств, только спросила:

— Вы к нам?

— Да, к вам. Не узнали?

— Нет, узнала. Пожалуйста, заходите. Ивана нет, а Марина дома.

Она показала на дверь в столовую, посторонилась, пропуская гостя, неодобрительно поглядела ему вслед и пошла в кухню. Угнетённый таким приёмом, Кирилл направился туда, куда показала Христя. Взглянул и окаменел.

На обеденном столе разложен большой чертёж, а над ним с циркулем в руках, закусив нижнюю губу, склонилась Марина.

— Кто там? — недовольно спросила она, не прекращая работы. — Заходи.

Марина довела до конца линию и оторвалась от чертежа.

— Кто это?

Кирилл хотел что-то сказать и не смог.

— Ты?! — крикнула Марина, ошеломлённая неожиданностью, и умолкла.

Так продолжалось несколько секунд. Марина первая овладела собой и сдавленно, будто слова не шли из горла, сказала:

— Садись.

Он послушно сел. Помолчали.

— Выпустили?

— Да.

— Амнистия?

— Да.

— Ты, вероятно, голоден? Я сейчас…

И, не ожидая ответа, выбежала из комнаты, остановилась в коридоре, схватилась за голову, стараясь успокоиться. Слова, которые так легко выговаривались в тюрьме, сейчас казались невозможными. Что же случилось? Что происходит?

Она вернулась в комнату. Кирилл неподвижно сидел на стуле, лицо его было мрачно. Он плохо соображал, он был уверен, что произошла ужасная, непоправимая катастрофа…

И в глазах его Марина увидела такое страдание, такое горе, что, не выдержав и не сказав ни слова, бросилась ему на шею.

Ранним утром возвратились калиновские боксёры.

Поезд пришёл в Калиновку рано. Солнце взошло, но было холодно и неуютно. Парни выходили из вагона сердитые, невыспавшиеся, спешили домой. Иван шёл по улице, ёжась от свежего утреннего ветра. Собственным ключом он открыл дверь, тихонько, на цыпочках, боясь кого-нибудь разбудить, прошёл к себе и остолбенел — на диване спал похудевший Сидоренко. Лицо его ясно выделялось на белой подушке, худое, истощённое, с запавшими щеками, а губы счастливо улыбались — что-то хорошее снилось ему.

Кирилла разбудили не шаги, а взгляд Ивана. Вырванный из сладкого сна, ом вскочил, не понимая, где находится, увидел Ивана и смущённо улыбнулся.

— Выпустили? — бросился к нему Иван.

— Выпустили.

— Совсем?

— Совсем. — Кирилл быстро оделся. — Выйдем на балкон, поговорим.

По решётке балкона уже вились стебельки вьюнков. Город был хорош в это раннее воскресное утро, когда на улицах нет ни души, а солнце, словно заспанное, ласковое, только начинает пригревать влажную весеннюю землю. Было тихо. Приятели стали рядом, и Кирилл начал рассказывать всё, как на исповеди.

— Что ж ты собираешься делать? — спросил Железняк, когда Кирилл замолчал.

— Пойду к Половинке, попрошусь на старое место. А потом буду требовать у прокурора, чтобы пересмотрели дело, добьюсь правды. И если всё будет хорошо, мы с Мариною поженимся. Тебе ясно?

Последние слова он произнёс дерзко, уже защищая своё счастье. Иван в ответ только улыбнулся.

Лето промелькнуло быстро, не успели оглянуться, а оно уже исчезло за пожелтевшими клёнами. Снова подходит осень, и снова взрослые ученики появляются в высоком доме вечерней школы. Саня и Иван уже в десятом классе. Последний год. Они мало встречались летом, обрадовались друг другу, и предстоящий год тяжёлой работы показался не таким длинным.

— Ну, что там у тебя? — спросила Саня.

— Всё по-старому. А у тебя?

— Тоже всё по-старому. Содержательный у нас разговор, правда?

Они засмеялись.

— Тише ты! — сказал Железняк. — Физик идёт.

В класс вошёл учитель. Начались занятия. Четыре урока пять раз в неделю — это большая нагрузка, а тут ещё надо выкроить время для тренировок. В сутках только двадцать четыре часа, но если их хорошо распределить, то хватает. Но всё равно утром, когда загудят гудком, так трудно открыть глаза, как будто они заклёпаны на веки вечные. И приходится, не раскрывая их, идти в ванну, а там гимнастика, холодный душ, и всё становится на своё место. Потом бегом, обязательно бегом, а не обычной походкой, на завод. Двухкилометровая пробежка тоже входит в расписание тренировок. Интересно, и Сане тоже тяжело просыпаться утром или только он один такой соня?

А в это время физик говорил что-то малопонятное. Как хорошо было бы положить голову на парту и до звонка поспать… Приятно от одной мысли…

Ну, хватит! Что за нерабочее настроение!

Железняк вздрогнул, выпрямился. Саня тоже испуганно раскрыла глаза, — видно, и с нею что-то в этом роде творится. Физика опять стала понятной.

— Это мы летом разбаловались, от работы отвыкли, — шепнул Иван.

— Да, — подтвердила девушка.

— Ничего, привыкнем.

Саня опять кивнула.

— Железняк, Громенко, хватит разговаривать! — повысил голос учитель.

Когда они выходили из школы, уже стемнело, но запад ещё горел едва заметными красноватыми отсветами солнца.

— Пошли к нам, — предложил Железняк.

— Пойдём. Я, вероятно, у вас и ночевать останусь. Мама в Святогорске, а одной дома тоска. Христина ведь в девятый перешла?

— Да.

На другой день к прессу, который собирала бригада Половинки, подошёл Бакай, тряхнул светлым чубиком, который опять торчал из-под кепки, и сказал:

— Ребята, есть коротенькое, но очень важное и красивое дело. Останьтесь после работы минут на пять.

Ещё раз тряхнул чубиком и ушёл.

Сидоренко проводил его взглядом и сказал:

— Настоящий человек наш Сашко Бакай. Когда меня посадили и спросили характеристику, он не побоялся написать, что не верит в мою виновность, и подписался. Это тебе не сейчас красивые слова говорить, это ведь пятьдесят второй год был. Я читал эту бумагу, когда выходил.