Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

Они поехали широкой улицей в сторону Бранденбургских ворот. Бросалось в глаза большое количество полицейских, которые хмуро поглядывали на нескончаемый поток людей, переходивших в советский сектор города. Это шли рабочие, служащие и учащиеся. Они шли не спеша, в скромных, будничных костюмах, ничем не выказывая своих намерений.

Но стоило им миновать Бранденбургские ворота, как эти люди доставали из-под пиджаков флаги и лозунги и тут же вливались в ряды демонстрантов. Неорганизованная толпа сразу превращалась в сплочённые колонны борцов, требующих справедливого мира и единства своей страны.

Полиция была бессильна им помешать. А демонстранты всё шли, направляясь в Люстгартен, где сегодня собирался весь трудящийся Берлин.

Эдит смотрела на этих дружно шагающих людей и думала о затее с подарками, которые американцы обещали бросать с самолёта, пытаясь помешать демонстрации. «Жалкая попытка! — думала она. — Разве теперь остановишь немецкого рабочего, который после долгого раздумья, после тяжких испытаний начал наконец понимать, в чём заключается подлинная демократия?»

Демонстрация запрудила всю улицу. Машина вынуждена была остановиться. Но Эдит Гартман не испытывала недовольства. Напротив, в эту минуту актриса ещё отчётливее поняла, что она неразрывно связана со своим народом, и волна счастья затопила её сердце. Как хорошо, что она не очутилась за океаном, в чужой стране!

Она достала из сумки листки со своей речью и тут же, в машине, стала перечитывать её. Эдит уже знала весь текст наизусть, но сейчас ей показалось, что в речи чего-то не хватает. Когда она читала её Максу, они оба остались довольны. Но всё-таки тут чего-то недостаёт.

Эдит взяла карандаш и попыталась записать свои впечатления. Она хотела рассказать о знамёнах, развевающихся по эту сторону Бранденбургских ворот, о демонстрации, об оживлении, царящем в восточном Берлине, и о голодной тишине западных секторов. Она чувствовала, что именно всего этого и не хватало в её речи.

А вечером Эдит Гартман вошла в большой зал Немецкой Экономической Комиссии, где заседала сессия Немецкою Народного Совета. На неё смотрели сотни глаз, фотографы наводили на неё объективы, но она ничего не замечала. Эдит думала о том, что судьба мудро распорядилась её жизнью и она теперь уже не собьётся с пути, который ведёт к счастью миллионы простых людей.

И когда старый, седой человек, председатель собрания, встал из-за стола и объявил, что слово имеет Эдит Гартман, она собрала всю свою волю и уверенно взошла на высокую трибуну.

В Берлине провозглашена Германская Демократическая Республика. Сбылась мечта немецкого народа. Нет города, нет деревни, где бы люди не вышли на улицы. «Смело, товарищи, в ногу…» — звучит над Берлином старая песня красных фронтовиков, и эхо её отдаётся далеко-далеко за Эльбой как ободряющий радостный призыв. Нервничают «правители» недавно созданного на западе федеративного государства. У них одна только надежда: подольше бы американцы оставались в Западной Германии. «Правители» боятся своего народа.

В городе Дорнау перед ратушей на площади идёт митинг. Площадь запружена народом, и тишина стоит такая, что слышно даже дыхание оратора, который подошёл к микрофону.

Это шахтёр Ганс Линке. После окончания партийной школы он теперь возглавляет городскую организацию Свободной немецкой молодёжи.

Ганс Линке смотрит на людей, собравшихся на площади, и сердце его преисполнено радости. Он говорит о большом подъёме, которым охвачен народ в связи с образованием Германской Демократической Республики, избранием президента и премьер-министра.

На мгновенье над площадью воцаряется тишина. Потом вдруг вместе с аплодисментами из толпы в разных местах стремительно взлетают стаи белых голубей. Они кружатся над городом, они поднимаются всё выше и выше и, наконец, исчезают в бездонной синеве неба.

— Да… — мечтательно произносит Ренике. — Белые голуби… Мне кажется, что впервые в истории Германия становится действительно мирной страной. Сколько же ещё надо нам работать, чтобы эти голуби всегда чувствовали себя свободно в нашем небе!

— А это во многом зависит от всех нас, — отвечает стоящий с ним майор Соколов. — Белый голубь — красивая птица. Но это только символ. А за мир надо бороться. Думаю, что теперь, когда наши страны будут стоять рядом, мы всего добьёмся.

— Слово имеет товарищ Макс Дальгов, — извещают собравшихся мощные репродукторы.

Никогда ещё не видел Соколов своего старого товарища таким взволнованным и вдохновенным, как сейчас, когда Дальгов начал речь о новой эре в жизни немецкого народа.

Дальгову долго аплодируют. Вот он спускается с балкона ратуши на площадь и подходит к майору.

— Я слышал, что ты нас покидаешь? — говорит Макс.

— Да, — подтверждает Соколов. — Скоро уезжаю учиться. Наверно, в ближайшее время и комендатуры упразднят…

А через несколько дней майор Соколов прощался с городом Дорнау. Советская Военная Администрация ликвидируется, и офицеры едут на Родину учиться, работать, творить.

Соколову уже кажется, что он в Москве, что он открывает высокую зеркальную дверь академии и входит в просторный зал.

Да, всё это будет, будет в недалёком будущем, а пока надо проститься с теми, с кем пришлось работать бок о бок четыре года.

И всюду, куда бы ни приходил Соколов — будь это в магистрате у Михаэлиса, или в Гротдорфе у Лешнера, или на «Мерседесе» у Грингеля, — всюду царила уверенность в собственных силах.

В комендатуре, куда вернулся Соколов после объезда друзей, его встретила Люба. Она вся светилась от радости.

— Прощалась с Эдит Гартман, — рассказывала Люба. — Ты себе представить не можешь, что в театре делалось! Эдит Гартман едва не заплакала, когда узнала, что я уезжаю.

А на другой день офицеры собрались у полковника Чайки попрощаться с Соколовыми. Майор Савченко пришёл немного смущённый, даже более обычного молчаливый. Валю он осторожно держал под руку, так осторожно, будто она была из фарфора.

Они подошли к Соколову, и Савченко сказал:

— Жаль, свадьба без вас будет.

— Чья свадьба? — изумился Соколов.

— Да вот наша. Мы уже расписались. Праздновать через несколько дней собираемся.

Люба улыбнулась.

— Я уж давно это предчувствовала, — сказала она.

Савченко посмотрел на изумлённого Соколова, подкрутил опущенный ус и отошёл, всё так же осторожно ведя Валю.

— Ай да Савченко! — тихо проговорил Соколов, но больше ничего не успел добавить: полковник пригласил всех к столу.

Прощальный ужин затянулся.

— Вот так, — говорил Чайка, — завтра уедут Соколовы, потом ещё кто-нибудь, и всё меньше и меньше народу будет собираться на проводы. А там, смотришь, и я сам, уже последним, окину взглядом эти стены и скажу: «Прости-прощай, город Дорнау! Мы своё дело тут сделали».