Иван Акулов - В вечном долгу

Следом за Алексеем в кабинет агронома пришел председатель и, пестуя в мосластой руке свой тяжелый подбородок, зашептал, сбиваясь на голос:

— Этого человека не столь интересуют посевы, сколь наша с тобой работа вообще. Понял ли? Не смей возить его за Убродную падь. Иначе крышка нам. Он имеет такое поручительство от райкома. Зачем мы должны пакостить сами себе в карман? И без того за… — плюнуть некуда. А нам работать да работать. Вначале покажи ему обваловские пашни, а уж потом козырнешь Заречьем. Ступай, а то осердится еще.

На одном сиденье ехать было тесно. На всякой даже маломальской колдобине Струнников всей своей, по крайней мере шестипудовой, тяжестью налегал на Мостового, и тот чудом держался на самой кромочке.

За деревней Мостовой остановил лошадь, вылез из ходка, для видимости покопался в упряжи и обратно сел в передок, на место кучера. Догадливость Мостового понравилась Струнникову. Он снял с белой лысеющей головы фуражку и, держа ее в обеих руках между колен, начал потихоньку насвистывать какую-то красивую, знакомую и в то же время незнакомую для Мостового мелодию. Алексей перевел лошадь на шаг и стал жадно слушать тонкий переливистый свист, томясь тем, что не мог вспомнить, где и когда он слышал эту очаровавшую его задумчивой грустью мелодию. Он попытался было в уме подхватить ее, но части мелодии так неожиданно то обрывались, то возникали, то поднимались и крепли, то вновь слабели и замирали совсем, что уследить за ними не было никаких сил. Алексей понял, что песню надо слушать — и слушал, вдруг совсем неожиданно вспомнив Евгению. Прежде он редко думал о ней, и то тогда, когда долго не бывал у нее. Теперь же она часто приходила на память и вспоминалась с теплым чувством ожидания, надежды и радости.

— М-да, — оборвав свист, вздохнул Струнников. — Дьявольские места у вас тут.

— Плохие, по-вашему?

— Зачем же? Наоборот. Я в областном музее вычитал, что в здешних местах когда-то отдыхали чиновники почтового ведомства Москвы. Признаться, был поражен этим до невероятия. А теперь вижу: у тех московских чиновников губа была не дура. Река, место сухое, высокое, сосновый бор, грибы, ягоды, озон.

— Это ерунда, — заметил Мостовой.

— Как изволите понимать вас, молодой человек?

— Здешние места не чиновники прославили, а хлеборобы. Дядловская рожь на Ирбитской ярмарке наравне с пшеницей ценилась. Нашу рожь, товарищ Струнников, за золото покупала вся Европа.

— Справедливо. И об этом что-то сказано в музее. Припоминаю. Вы давно здесь работаете?

Мостовой сел вполуоборот к Струнникову:

— Да я почти здешний.

— И как?

— Да так.

— Что нынче думаете собрать на своих знаменитых землях?

— Кто ж его знает. Но небогато. Центнеров шесть — от силы.

— Но-о. — Струнников в изумлении округлил свой мягкий рот. — Вы, надеюсь, пошутили. Председатель мне говорил, что пшеница самое малое отойдет по четырнадцать центнеров.

— Посмотрите сами. Сейчас еще трудно сказать, что будет, но…

— Но?

— Но прикинуть можно.

— Верно, верно.

— Верно, да не совсем. У нас мужики по этому поводу так говорят: верь мерину вовеки, а хлебушку — в сусеке.

— Уж вот не ожидал услышать такую чушь от агронома.

— За что купил, за то продаю.

— Старьем торгуете, молодой человек. Старьем. Глядите-ка!

Мостовой вскинул голову по направлению руки Струнникова и увидел высоко над полем в остром размахе легких упругих крыльев кобчика. Хищник стремительно нес свое невесомое выточенное тело наискось к земле, а перед ним, отчаянно работая крылышками, летели две коноплянки. Они, как связанные, крыло к крылу, метались то вправо, то влево, то вверх, то вниз, однако тянули к березовому лесочку, надеясь укрыться в его ветвях. Разгадав их нехитрый маневр, кобчик качнулся в сторону, и птички с диким писком шарахнули вдоль опушки. Вдруг одна коноплянка, видимо, потеряв надежду спастись в лесу, сложила крылышки и камнем устремилась вниз, а высота была порядочная. Кобчик только этого и ждал. Он нырнул следом и через мгновение ока, закогтив жертву, взмыл вверх и растаял в небесной синеве. Недалеко от дороги, на куст черемухи, медленно раскачиваясь, опустилось серое перышко, оброненное коноплянкой.

— Какой произвол! — воскликнул слабым надломленным голосом Струнников. — Какой произвол! И видишь, а помочь не можешь.

Потом после долгого молчания спросил:

— Мы куда едем сейчас, товарищ агроном?

— Уже приехали. Место как называется? Елани за Убродной падью. Что, по-вашему, здесь посеяно?

— По-моему, паровое поле.

— Ошиблись. Пшеница посеяна.

— Было бы ударено, когда-нибудь вспухнет, — обнадежил Струнников Мостового и, едва не опрокинув ходок, спустился на землю. — Выше голову, товарищ агроном. Больше веры.

Останавливались возле каждого массива. Струнников тяжелым, медлительным шагом топтал затравелые обновленные зеленой молодью межи из конца в конец, придирчиво оглядывал посевы, а иногда заходил на пашню, широко разводя круглые колени, садился на корточки, мял в пухлом кулаке сыпучие комочки земли — и записывал что-то в свою большую конторскую книгу. Потом, отпыхиваясь, лез в ходок, и они ехали дальше.

Там, где всходы были совсем хилые, Струнников выковыривал из земли грязные и отмягшие пшеничные зерна, изучал их, близоруко рассматривая, пробовал на зуб и спокойно заключал своим сиплым голоском:

— Набухает. Не сегодня-завтра выкинет росток. Затяжные всходы — это еще ни о чем не говорит. Выправятся. Как вы думаете, агроном?

Мостовой пытался возражать, но Струнников не шел на спор, а только улыбался мягким ртом и шутливо отмечал:

— А вы пессимист, молодой человек. Откуда это у вас, а?

Мостовой не отвечал. Он отходил в сторонку и с затаенной тоской глядел на большое, будто линялое, поле, где в прошлом году уродилась рослая пшеница, в которую пал на перелете косяк белокрылых журавлей.

— Поехали, агроном, — дважды сказал Струнников, а когда сели, спросил: — Вид у вас, агроном, какой-то заунывный. Почему?

— Как видите, дела наши не располагают к веселью.

— Бросьте отчаиваться, молодой человек. Дела ваши, я бы сказал, не так уж плохи. Впереди еще все лето, с дождями, теплом и всей своей земной благодатью. Хлеба выправятся. А вы раскисли. Вот уж сразу видно, что вы продукт деревни. Нет в вас бодрости, фантазии, размаха, такого, знаете, на полмира. Веры в успех своего дела у вас нету. А успех, молодой человек, сопутствует дерзким, уверенным в себе людям. Эх, агроном, агроном, чертом глядеть надо на жизнь. По-пролетарски.

— Вы, товарищ инспектор, в больнице никогда не работали?

— Не приходилось. Я — агроном. А при чем, кстати, больница?

— Да утешаете вы больно хорошо. Душевно.