Иван Акулов - В вечном долгу

— Ну ладно, Мостовой, — твой кадр, и распорядись им, как лучше для пользы дела. А сейчас пошли на летучку. Время уже.

Они вышли из кабинета главного агронома и длинным подслеповатым коридором направились в кабинет директора. Здороваясь со встречными и каждого называя при этом по имени и отчеству, Клюшников говорил Лузанову:

— Вообще интересно, надо думать: в колхозе свой агроном.

— Я против этой кустарщины. Наплетут лаптей, и спросить не с кого.

Недели через три к директору Клюшникову пришли Иван Колотовкин и бригадир тракторной бригады из колхоза «Пламя», весельчак и гармонист Григорий Жильцов. Они зашли прямо из цеха, в спецовках, блестя глазами и зубами. Был Клюшников с людьми по-свойски прост, принимал всех в урочное и неурочное время, не отказал и этим, хотя торопился куда-то.

— Садитесь, мужики, и коротко, — предупредил он бригадиров, озабоченно отыскивая что-то в выдвинутом ящике стола. — Кручусь вот, на исполком вызывают. Что у вас, говорите походя.

— У нас терпимо, Михаил Антонович.

— Можем и завтра.

— Раз зашли — говорите. — Клюшников распихивал по карманам бумаги, но смотрел на бригадиров.

— С жалобой мы на нашего главного агронома, — начал Колотовкин и поскреб за ухом большим, в черной каемке ногтем. — Мы с душой встретили, Михаил Антонович, начало учебы — это на пользу делу и нам, конечно. Но поглядите, Лузанов каждый божий день читает лекции по пять-шесть часов. А ведь мы все-таки работаем, сами знаете, когда восемь, а когда и все десять часов. Домой совсем не пускают, даже на выходные. И все грозится: перед севом-де устрою экзамены, кто не сдаст — разряд скошу, а бригадиров в должности понижу.

— Правильно, надо думать, он требует.

— Правильно, оно, может, и правильно, Михаил Антонович, — подвертывая обтрепанный рукав спецовки и потупясь, заговорил Жильцов, — только требование требованию рознь. Вот он дал нам вопросы к экзаменам… Тут, Михаил Антонович, вас возьми, так и вы не на всякий вопрос отыщитесь.

Жильцов развернул на ладонях ученическую тетрадку и прочитал:

— «Василий Вильямс и его учение о едином почвообразовательном процессе». Или вот еще: «Что такое мутация?» Слыхом не слыхивал, что это за мутация такая.

— Ну-ка, давай сюда. — Клюшников потянулся к Жильцову за тетрадью и, взяв ее, тут же сунул к себе в карман. — Считайте, товарищи, что я вам ответил. Разберусь, разберусь.

Бригадиры один за другим вышли из кабинета, а Клюшников, натягивая обшарпанный реглан на свои крутые плечи, качал головой и добродушно смеялся:

— Мутация. Выкопал же где-то словечушко. Мутация.

На другой день Клюшников и Лузанов ездили в колхоз «Коммунар», где заканчивался монтаж первой в районе заводской зерносушилки. Ездили без шофера. Лузанов сидел за рулем и, сбив в угол рта папиросу, щурился от дыма, говорил:

— В каждый колхоз бы по такой сушилке.

— Зачем?

Лузанов метнул на директора недоуменный взгляд:

— Своя зернофабрика.

— Вот поэтому-то она и не нужна колхозу. Эта фабрика, Сергей Лукич, за пяток дней пропустит весь урожай колхоза, а остальные триста шестьдесят дней будет стоять и ржаветь. А в нее вбито средств — на добрый свинарник.

— Я как агроном за такие зернофабрики.

— Сергей Лукич, скажи ты, пожалуйста, мне, что такое мутация?

— Мутация? Хм. Возникновение новых наследственных задатков у организма.

— Механизаторам обязательно знать о ней, об этой мутации?

— Как вам сказать? Во всяком случае, не во вред. У нас в институте был кандидат наук — так он на этот счет так говорил: знания — не поклажа в мешке путника, а посох его.

— В корень глядел ваш ученый, — рассмеялся Клюшников и, насмешливо скосив глаза на агронома, добавил: — Но, надо думать, он не положил бы в мешок механизатора эту мутацию. Ну зачем она, скажи, трактористу? Да и бригадиру тоже. Их, Сергей Лукич, надо учить, как использовать технику да вести работы по-хозяйски, добротно, дешево, доходно. А учение Вильямса — не для них материя. Поверьте, они просят защиты от него.

— Вот как… — Сергей зачем-то выплюнул только что раскуренную папиросу и долго вел машину в сумрачном замешательстве. Большой подбородок его отяжелел, вытянулся. — Кто же, Михаил Антонович, просил у вас защиты-то от Вильямса? Небось Колотовкин?

Клюшников сидел с закрытыми глазами, и голова его дремотно клонилась на грудь, однако на вопрос Лузанова ответил сразу:

— И Колотовкин. Но это пусть вас не смущает. Занятия все-таки нужно продолжать. Только уделите больше внимания организации труда в тракторной бригаде. Непростое это дело — организация труда. Я, кажется, приехал. Ты, что, собрался в Дядлово? (Разговор между ними о поездке Лузанова к матери был еще утром.) Крой. Только к восьми утра будь в МТС. Поедем в Хомутовку, осмотрим у них сеялки. С семяпроводами совсем хана — на половину сеялок. Ну, будь здоров.

Клюшников легко вылез из машины и возле ворот своего дома сунул руки в карманы стоявшего на спине коробом реглана, взглядом проводил с места шибко взявшую машину.

Сергей сразу за железнодорожным переездом спустился под изволок, по новому мосту пересек Кулим и по ту сторону Сажинских хуторов выпрямился на Дядловский тракт. Дорога тяжелым заношенным ремнем раскатилась по полям на запад и густо чернела от взбухшего навоза. Был закатный час, и над сизо-дымчатой далью, где угадывался край земли, холодно, но румяно рдела медленная вечерняя заря. Еще ниже, отделенные светлой гранью, плыли легкие, до белизны прополосканные первыми весенними ветрами погожие кучевые облака. Их нежно подсвечивало уже севшее за горизонт солнце, и они, пышные, словно взбитая пена прибоя, светились сами чистым розовым светом.

В закате ясно виделась близкая весна, а Сергей Лузанов ничего этого не замечал. Слово за словом вспоминал он беседу с Клюшниковым и со злой обидой говорил себе: «В самом деле, на кой черт эта мутация Колотовкину, который всю свою жизнь смотрит и будет смотреть в землю? Прав Клюшников, ковырянию в земле их надо учить, да еще тому, чтобы по начальству с жалобами не ходили…»

Не взяв нужного разгону в гору перед Дядловом, по грязной дороге поднимался на первой скорости. С полгоры, на пологости, можно было рвануться вверх, но навстречу, заняв всю дорогу, спускались сани, груженные мешками. Чтобы не зацепить упряжку, Сергей прижал машину к самой кромке, приглушил мотор, остановился. И тут скорее понял, чем увидел, что лошадью правила Клава. Она сидела на мешках той легкой посадкой, когда в любой миг можно спрыгнуть с воза, однако вожжи в ее руках были спокойно полуопущены, и конь, чуя ее спокойствие, ступал осторожно, но верно. Клава задержала на Сергее неузнаваемо-чужой взгляд, и то же знакомое безразличие увидел Сергей в ее продолговатых глазах. Не поздоровались.