Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Не было времени хоронить убитых и подсчитывать потери. Комиссар приказал собрать людей, построить в колонну. Уложили на повозки раненых и пошли дальше на юго-восток. Двигались скорым маршем. Слабые отставали. Но важно было сохранить основное ядро, до рассвета пересечь железную дорогу, исчезнуть в лесах, скрыться от немецкой авиации.

Вперед ушли танки майора Коршунова, чтобы расчистить проход через железную дорогу, а потом на полной скорости двигаться дальше: узнать, где свои. Безмашинные танкисты остались с Коротиловым, из них сформировали резервный взвод. Майор приказал своим:

— Комиссара берегите, за него головы поснимаю! Он тут ведущая ось.

А когда скрылись в темноте танки, когда затихло вдали громыхание гусениц, одинокими и слабыми почувствовали себя бойцы. Остались у них винтовки да гранаты у некоторых. В конце колонны везли артиллеристы восемь орудий, но проку было мало от них: имелось всего четыре снаряда, оставшиеся у зенитчиков.

Колонна шла в тишине и без огней — даже курить было запрещено. Слышалось тяжелое дыхание, стоны раненых, скрип повозок да негромкая ругань, когда падал кто-нибудь, запнувшись о корни или налетев на пень. Все силы, все внимание людей было сосредоточено на одном: выдержать этот бешеный темп, не отстать. Они и не подозревали, какой переполох поднялся из-за них в немецких штабах. Командир разбитого в деревне батальона успел сообщить по радио, что атакован советской дивизией с танками и артиллерией. Командующий 4-й армией фельдмаршал фон Клюге, разбуженный среди ночи, немедленно потребовал от Гудериана, на участке которого произошла атака, преградить путь русским. Пехотный полк, следовавший на машинах из Барановичей на Минск, был остановлен на марше и спешно развертывался вдоль железнодорожной линии северо-восточней станции Столбцы.

Танки Коршунова проскочили через насыпь, когда немцы еще не закрепились. Майор, уверенный, что путь свободен, повел машины дальше, на соединение со своими.

До рассвета танкисты успели километров на сорок удалиться от железнодорожного полотна. А пехотная колонна в это время только еще приближалась к насыпи. Разведка сообщила, что впереди фашисты, но Коротилов не думал, что их много. Вероятно, пост охраны. Ведь совсем недавно тут без боя прошли танки.

В лесу, подступавшем на 150–200 метров к полотну дороги, роты развернулись в цепь. Люди перестраивались неохотно: надеялись, что уже вырвались из кольца, а тут снова бой.

Атака началась в предрассветных сумерках. Красноармейцы двинулись вперед без крика, без выстрелов, рассчитывая на внезапность. Но внезапности не получилось. Немцы подпустили передовых на сотню метров, а потом шквалом ударили в упор из автоматов и пулеметов. Этот неожиданный огонь в лоб, скосивший передних, отбросил цепи назад в лес. На поле осталось множество бугорков, оттуда ползли к деревьям раненые, немцы добивали их из-за насыпи автоматными очередями.

Неудача была страшна тем, что для многих красноармейцев она была первой и удручающе подействовала на них. Препятствие впереди казалось непреодолимым. Расползались, рассыпались по лесу наспех сколоченные роты, лишь немногие бойцы лежали за деревьями и вели огонь по немцам, большинство грудилось подальше от опушки, куда не залетали пули.

Наступили критические минуты. Вот-вот взойдет солнце, разгонит остатки темноты и легкий туман, появится авиация, немцы подтянут силы, и тогда — конец отряду, гибель бойцам.

Коротилов приказал собрать всех красноармейцев на узком участке, выдвинуть два орудия на прямую наводку. Сюда же были стянуты повозки с ранеными и вьючные лошади. Комиссар ходил, хромая, среди бойцов, опираясь на руку Виктора, бросал отрывисто:

— Сзади — смерть, позор. Смелый — пробьется! Все разом, рывком в штыки. Коммунисты и комсомольцы — вперед! Не ложиться, не падать, только вперед! Поведу я.

По деревьям щелкали пули, сбивая листву, ветки: Бойцы передвигались ползком, перебегали от ствола к стволу. Только комиссар с Виктором и несколько танкистов шли в полный рост. Виктору было и жутковато, и в то же время какой-то мальчишеский восторг испытывал он, восторг от того, что не боялся, что мог заставить себя идти спокойно, не вздрагивая от короткого посвиста.

Там, где побывал комиссар, начиналось движение, бойцы выползали ближе к опушке. Виктор видел, как это было. От группы лежавших людей отделялись сначала несколько, командиры или политработники, или просто бойцы-коммунисты, передвигались от дерева к дереву к краю леса. За ними подтягивались остальные.

— Вам самое трудное, — сказал комиссар безмашинным танкистам. — Мы пробьемся. За нами — повозки с ранеными. Вы — последние. Уйдете, когда за железной дорогой будут все.

— Сделаем, — ответил командир взвода, капитан со свежей повязкой наискосок через лоб.

Выдвинулись на опушку. Виктор хорошо видел невысокий крутой бугор насыпи; она тянулась черной, будто обугленной полосой, преграждая путь к березняку, начинавшемуся сразу за ней. Совсем недавно проезжал Виктор здесь, может быть, даже видел из окна этот лес.

Утренний ветер шуршал листвою, гнал среди кустов прозрачные струйки тумана. Слева, оттуда, куда убегала полоса железной дороги, брызнули лучи солнца, деревья из темных сразу стали зелеными; заблестели рельсы.

Комиссар взял с земли винтовку, уверенным привычным движением вогнал в магазин обойму патронов. Встал за дерево, посмотрел по сторонам и поднял руку, чтобы все приготовились. Кашлянул, сказал просто и ласково:

— Ну, придем, Витя.

И не побежал, а именно пошел, припадая на раненую ногу. Дьяконский вскочил. Комиссар вскинул над головой винтовку, закричал громко, протяжно:

— Встава-а-а-ай! — и, наверно, непроизвольно, неожиданно для самого себя, потому что всегда носил в сердце эти слова, уверенно и радостно запел:

Шел и пел один, улыбаясь и щурясь от солнца. А на опушке леса сотни голосов вразнобой подхватили:

Из-за деревьев, прыгая через кусты, бежали красноармейцы, блестели острые жала штыков. В первые секунды немцы были ошеломлены, а когда открыли частый огонь, передовые пробежали уже половину расстояния. Пушки ударили прямой наводкой по пулеметам. Громкое «Ура!» заглушило, скомкало песню, но сзади, в лесу, она еще звучала самоотречение и гневно:

Виктор не смог, не сумел идти с комиссаром рядом. Захваченный общим порывом, бежал скачками, выставив винтовку, бросал вперед напряженное легкое тело. Перед глазами вспыхивали мелкие огоньки выстрелов, но он не слышал звука и ничего не боялся, хотя видел, как падают люди возле него.