Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Прыжком — через рельсы. На земле — немец: раскоряченные ноги, раздвоенный, туго обтянутый зад. С выдохом, с злобой вонзил штык в мягкое, захрустевшее. Выдернул штык — и влево, где у пулемета клубком катались сцепившиеся люди. Занес над головой приклад и со всего размаха — по чужой, с двумя рожками, каске.

Остановился. Через насыпь толпой бежали красноармейцы. Бежали и падали; сбоку, с фланга, густо неслись пули, дзинькали по рельсам, отбивали щепки от шпал.

Вскачь проносились повозки с ранеными, вьючные лошади. Артиллеристы, помогая лошадям, толкали свои пушки. Поток людей и повозок скрывался в березняке. Последними отходили танкисты. Перебегали, стреляя вдоль полотна вправо и влево.

Все поле от леса до железной дороги было покрыто трупами, особенно много их было на самой насыпи: лежали навалом и свои, и немцы. Среди трупов ползали, шевелились раненые. Бились лошади.

Танкисты бегом тащили станковый пулемет, колесики не успевали крутиться, бороздили землю.

— Где комиссар? — крикнул Виктор.

— Там, понесли!

— Где он?

— Скорей! Беги! — бешено выкатив глаза, закричал танкист-капитан. У него сорвана была повязка, кровь заливала глаза.

Из березняка, прикрывая отход, недружно ударили из винтовок. Немцы начали кидать в лес мины, они рвались по краю, загоняя красноармейцев дальше, в глубь зарослей. Бойцы рассыпались среди густого подлеска, и отряд будто растворился. Виктору встречались одиночки.

— Где комиссар? — спрашивал он, задыхаясь от волнения и быстрого бега.

— Там, впереди, — говорили ему.

Наконец Дьяконский догнал большую группу бойцов. Его узнали: часто видели в эти дни рядом с комиссаром. Перед ним молча расступились.

Коротилов лежал на шинели, неестественно вытянувшись, маленький, сухой, с заострившимся носом на морщинистом пожелтевшем лице. Чужим и равнодушным показалось Виктору это лицо. Под седыми бровями глубоко запали глазницы. Только усы были такие же, как всегда: пышные, густые, зачесанные кверху.

Виктор упал на колени, склонился над комиссаром. Грудь Коротилова была рассечена десятком пуль, гимнастерка сделалась черной от крови.

— Из автомата его. Почти в упор, — тихо сказал кто-то за спиной Дьяконского. — Я сам видел.

Виктор не помнил потом, долго или нет стоял он на коленях, уткнувшись лицом в плечо комиссара, помнил только свое ощущение: страшную физическую усталость и тоскливое чувство пустоты, одиночества…

— Сержант, а сержант, — виновато окликнули его. — Дальше идти надо, немцы ведь сзади… Ты не убивайся, сержант. Теперь не воротишь.

Дьяконский встал. Четверо красноармейцев подняли шинель, на которой лежал комиссар, и пошли осторожно между кустов, стараясь ступать в ногу.

Павел Ракохруст прибился к отряду днем. Набрел в лесу на заставу красноармейцев. Его, вместе с другими одиночками, направили в штаб. Узнав, что отряд готовится к прорыву, Пашка испугался: второй раз встречаться с немцами он не хотел. Пока добирался сюда от Барановичей, послушал разных людей, подумал сам и понял, что у немцев сила, что остановить их невозможно. Их танки прут по всем дорогам, самолеты летают косяками. За одну неделю разгромили всю армию, взяли в кольцо. Воевать с ними — это все равно что драться с человеком, который вдвое здоровей тебя.

Ракохруст шел на восток потому, что все шли туда и он не знал, что еще можно делать. Война рано или поздно кончится, кто-нибудь победит, наши или немцы, думал он. Люди будут жить, будут смеяться, есть, пить, спать с женщинами. А чем он хуже других? Это было бы обидно и глупо, если бы он, крепкий и сильный парень, сгнил бы в земле, а другие остались. В конце концов можно жить даже с немцами, ведь они тоже люди. У них порядок, у них техника. Дядя в ту войну был в плену в Германии — и хоть бы что. Вернулся, привез с собой два костюма, разные шмутки и зажигалку с перламутровой ручкой. Пашка в детстве играл этой зажигалкой; немцы умеют делать вещи, не то что наши…

Пашка решил держаться в стороне и беречь себя. Хватит, он теперь знает, что такое война. Его обманывали всю жизнь, и в школе, и в училище. Рассказывали про героев, про победу, обещали, что будем наступать, будем громить… Пусть они сами, которые учили, лезут в окопы да посидят под бомбежкой. Это чудо, что он уцелел прошлый раз, когда все погибли под танками… Нет, пусть каждый делает, что хочет, а он уж сумеет позаботиться о себе…

В отряде Пашка увильнул от регистрации и в список не попал. Он пристроился к походной кухне, помог повару наколоть дров, наелся до отвала и проспал в кустах до самого вечера. Проснулся отдохнувший, бодрый, налитый силой.

Хозяйственный взвод уже свертывался, готовился сняться с места. Ракохруст сел на пенек и, дымя цигаркой, смотрел, как хлопочут ездовые, как повар вычищает из топки угли и заливает их водой. На душе у Пашки было легко и спокойно. Буденовку свою он давно кинул, ничем от рядовых красноармейцев не отличался. Документы и комсомольский билет носил в наружном кармане гимнастерки — в случае чего можно сразу уничтожить. За голенищем сапога у него лежали две немецкие листовки с пропусками в плен. Это уж на самый на крайний случай.

— Эй ты, мордастый, чего зыришь! — крикнул ему повар. — Лошадь давай запрягай.

— Ладно, заткнись, — лениво сказал Пашка, но запрячь помог — не хотел терять дружбу с поваром, в хозвзводе место было спокойное.

Ракохруст взялся вести лошадь, навьюченную двумя мешками крупы. Во время боя за деревню хозяйственники стояли в сыром неглубоком овраге, где пахло болотной гнилью и испуганно квакали лягушки. Потом прискакал конный, приказал двигаться. Через деревню, мимо горящих домов шли быстро. Пашка наклонился над одним трупом, увидел остекленевшие, пустые глаза и подумал; «И я мог бы так валяться…» Схватил коня под уздцы и побежал подальше от освещенного места.

Лошадь ему досталась пугливая. На темной лесной дороге вздрагивала, шарахалась, рвала из рук повод. Пашка злился, возясь с ней. Отстал от своих, кухня уехала вперед.

Какого черта ему было мучиться, спешить, сбивать ноги! Ведь командира у него нет, фамилии его никто не знает. Пашка развязал веревки, скинул мешки с крупой и сел на коня. Лошадь сразу успокоилась: или приучена была ходить под седлом, или Пашка так придавил ее своей тяжестью, что ей, бедной, уже не до шараханья было, лишь бы ноги переставлять.

Ракохруст не торопился и приехал к железной дороге уже после того, как отбита была первая атака. В лесу перевязывали раненых, люди рассказывали, что у немцев тут сильная оборона и, наверно, придется идти назад.

Потом прибежал командир в танковом шлеме и велел сосредоточиться на опушке, вести туда лошадей и повозки. А когда все пойдут на прорыв, делать бросок вперед, через насыпь.