Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Нудный и нескончаемый потянулся день, заполненный занятиями. С утра — тактика. Шесть часов в поле. На обед — жидкие щи да сухая, дерущая горло ячменная каша. После короткого отдыха еще три часа топтались на плацу, отрабатывали повороты в строю и на месте, отдание чести. Бойцы цепочкой проходили мимо старшего сержанта, козыряли старательно и неумело.

Вечером Дьяконского сменил отдохнувший Треножкин. А Виктор, забравшись в каптерку, лег на кровать старшины.

— Что, приятель? — похохатывал Вышкварцев. — Умеют здесь жилы выматывать? Здоровые едва тянут, не то что после госпиталя. Такая установка, чтобы люди сами на фронт рвались. Хоть к черту в пекло, только подальше отсюда. Но и мы не лыком шиты. Ротный наш — мужик штатский, службы не знает. Для него устав — талмуд и евангелие. Этому очки нетрудно втереть. Он на фронт с нами поедет, особенно не придирается. А командир батальона — зверюга. Рожа — во! В один прием не обложишь. Кадровый тыловик. С самого начала тут окопался и давит на всю железку. Семь очередей подготовил. Все с высокими показателями и досрочно. Его ценят. А фронтовиков он опасается, нас жевать трудно.

— Ладно, — сказал Виктор. — Комбат далеко, а мы сами собой.

На следующий день, когда отрабатывали тему «Взвод в наступлении», Дьяконский предложил Треножкину отвести бойцов подальше в лес. Разыскали поляну в густом ельнике, развели костры. Нарубили лопатами лапника, сели к огню. Это было какое-то разнообразие, и люди сразу повеселели.

— Товарищ старший сержант, — негромко сказал один из командиров отделений. — Тут до совхоза рукой подать. Баба у меня знакомая… Картошки бы…

— Давай! — разрешил Виктор.

Младший лейтенант был удивлен, но молчал. С мальчишеским любопытством поглядывал на своего помощника: что дальше? Виктору положительно нравился этот паренек, не выпячивавший свое командирское «я».

— Разрешите начать занятие? — обратился к нему Дьяконский.

— Пожалуйста, пожалуйста, — закивал тот.

— А ну, ближе, товарищи, — позвал Виктор. — Садись, на чем стоишь. Сегодня смотрели мы с младшим лейтенантом, как перебегать учитесь. В общем — правильно. Однако один прием выполняете плохо. А прием важный. Без него на фронте пропадешь. Ты перебежал и лег. А немец видит, куда ты упал, и бьет по этому месту. Ты лег за куст — бьет по кусту. За кочку — лупит по кочке. И попадает наверняка. Поэтому, как упал — сразу отползи. Хоть вправо, хоть влево, но отползи метра на три.

Виктор вскочил и сделал на поляне несколько перебежек. Возвратился к костру, отряхивая с шинели снег.

— Видели? Теперь сами. Командиры отделений, пропускайте по одному. Остальные смотрят и поправляют.

Занятия пошли веселей. На глазах у всего взвода люди старались. Особенно молодые ребята. Расшалились, толкали друг друга. Виктор не мешал им: в казарме не часто приходилось смеяться.

Вскоре командир отделения принес ведро картошки и кулек крупной грязной соли. Виктор попросил у Треножкина разрешения сделать перерыв. Принялись печь картошку в золе. У некоторых бойцов были сухари и хлеб: разделили на всех — по маленькому кусочку. Виктор думал, хватит ли у младшего лейтенанта такта, чтобы взять свою порцию, не обидеть людей? Треножкин чуть поколебался, но взял четверть сухаря и две картошки.

— Товарищ командыр, — робко обратился к Дьяконскому круглолицый красноармеец-татарин в большой шапке. — Товарищ командыр, немца плен брал?

— Приходилось.

— Больно страшно?

— Все страшно, — Виктор обвел взглядом притихших бойцов. — Только ведь страх преодолеть можно. И не забывай, что немец тоже смерти боится.

— А какие они, немцы-то? — спросили сзади. — Здоровые?

— Всякие есть: и молодые, и старые, и помельче, и покрупней. Но обучены хорошо, — прищурился Виктор. — У них солдат как упал при перебежке, так сразу в сторону отползет. На мушку его взять нелегко.

— Помкомвзвод в одну точку бьет! — засмеялся кто-то.

В казарму возвращались затемно. Взвод шел хорошо, бодро, не сбиваясь с ноги. Младший лейтенант, приотстав, сказал Виктору:

— Легко у вас это. А у меня не получается так…

— Я же и сам недавно рядовым был. Думаю, мы сработаемся и все пойдет нормально.

— Конечно, конечно! — воскликнул Треножкин. — Обязательно сработаемся! У меня сегодня даже какая-то уверенность появилась.

— Будем считать, что нам повезло. И вам, и мне, — усмехнулся Дьяконский.

Снимая телефонную трубку, Прохор Севастьянович не надеялся, что ему ответят. Был слух, что Ватутин сейчас на Северо-Западном фронте. Жена с детьми, наверно, в эвакуации. Но как не воспользоваться возможностью, не позвонить на всякий случай. Ватутин — старший товарищ, и не столько по возрасту, сколько по опыту, по занимаемой должности. По военным способностям, что ли. Терпеливый и спокойный наставник для тех, кто служил под его руководством. Он был единственным крупным военачальником, с которым Порошин мог потолковать доверительно, дружески.

Ушам не поверил, узнав знакомый женский голос. Воскликнул:

— Татьяна Романовна, вы?! Здравствуйте.

— Кто говорит? Неужели…

— Да, Порошин! С фронта, проездом. А Николай Федорович где?

И уже по тому, что женщина отозвалась не сразу, понял: здесь Ватутин! Это была просто фантастическая удача. Заместителя начальника Генерального штаба генерала Ватутина даже в мирное время застать дома было почти невозможно.

— Прохор Севастьянович, каким ветром? — Николай Федорович, как всегда, говорил ровным, чуть глуховатым голосом. — Прямо оттуда? Любопытно… Как увидеться? — Ватутин помолчал, прикидывая. — Давайте сейчас ко мне на квартиру. Да, на Большой Ржевский. Высылаю шофера.

Не прошло и часа, как за окном, у подъезда, просигналила машина. Молодой капитан, вероятно, адъютант, распахнул перед Порошиным дверцу.

Совсем недавно, на фронте, среди однообразных заснеженных полей и лесов, по которым медленно продвигалась на запад поредевшая в боях стрелковая бригада, Порошин не раз испытывал острое желание проехать среди дня по знакомым улицам столицы, посмотреть на монументальные здания, полюбоваться Большим театром. В изменчивых буднях войны очень хотелось ощутить незыблемость, силу белокаменной, древней и вечной. А сейчас любуйся, казалось бы, улицами и домами через окно легковушки. Но Порошин поймал себя на том, что почти не смотрит по сторонам, лишь машинально отмечает повороты: мысли его заняты были другим.

Ясно: наше зимнее наступление завершилось. А что дальше? Об этом, вероятно, думали все: и рядовые бойцы, и военачальники, и мирные жители. Какие перспективы? Чего ждать? К чему готовиться? Ватутин, конечно, знает больше многих других. Если напрямик не скажет, не имея такого права, то хоть намекнет, даст понять. Или поделится собственными соображениями.