Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Капитан-лейтенант остановился на полуслове, махнул рукой и сел на камень.

— Ну, все. Давайте закурим.

Моряки сгрудились вокруг, молча крутили цигарки, щелкали зажигалками. Кто-то спросил тихо:

— Как там батальон Вострякова, не слышали?

— Батальон жив. А люди — вы сами знаете, какие там люди!

— Бездомные мы теперь, — сказал Костя. — Мы теперь совсем как пехота…

— Ну-ну, стоп травить, — резко повернулся к нему капитан-лейтенант. — Флот жив и нас помнит! Флот в Поти ушел. А нам дальше отступать некуда. Крышка, ребята, тут последние перевалы. Тут бросим последний якорь.

Матросы смолкли. В прохладном воздухе слышно было, как стучат ломы и шаркают о камни лопаты. Низом, по ущелью, докатывался дальний грохот, будто в горах срывались обвалы. Там, где днем черной тучей висела дымовая хмарь, где в сумерках появилось расплывчатое багровое облако, теперь все яснее очерчивался на краю горизонта огненный конус. В той стороне пылали леса, пылали сами горы, облитые с самолетов горючей жидкостью.

— Жлобы уже на тропе, — негромко сказал капитан-лейтенант. — Сюда идет полк горных егерей. Они знают, как воевать среди скал, но они еще не знают, как воевать с матросами. Готовьте им салют наций и передайте всем, что здесь наш Севастополь!

От Москвы до Воронежа расстояние немалое, но Ватутин выехал туда на машине. С таким расчетом, чтобы прибыть на место в темное время, когда нет бомбежки. Пользоваться самолетами он не любил: то погода плохая, то нельзя сесть там, где требуется. Поездом было долго и опасно: обстановка под Воронежем неясная. Сидя в вагоне, будешь лишен маневренности, а на машине куда захочешь, туда и свернешь, где надобно, там и проскочишь.

Адъютант Семенчук — рядом с шофером. Ватутину сзади просторно. Разложил бумаги, карту, пересеченную синей жилкой Дона. Изредка поглядывая на проносившиеся поля и перелески, просматривал сводки, поступившие из района Воронежа за последнее время.

Для кадрового военного резкие изменения судьбы — дело привычное, но на этот раз события развивались так быстро и неожиданно, что Николай Федорович еще не успел перестроиться, еще вживался в новое положение. Несколько месяцев после возвращения с Северо-Западного фронта Ватутин занимал пост заместителя начальника Генерального штаба по Дальнему Востоку. Кое-кто подшучивал: все мы, дескать, на западе воюем, один Ватутин на востоке фронт держит. Шутка, конечно, вещь хорошая, но ведь и действительно Николай Федорович всего лишь с несколькими сотрудниками занимался огромным и многообразным театром военных действий. Наши войска в тех краях, противостоящие японской армии, возможность агрессии со стороны самураев, ход событий в Китае и на американо-японском фронте, перспективы, стратегия и тактика воюющих сторон, вооружение и снабжение — все досконально должен был знать Ватутин, за все отвечал перед Ставкой, перед самим Сталиным. А сведения с востока поступали скупо.

Николай Федорович, как всегда, добросовестно выполнял свои обязанности, но мысли и сердце его были не на востоке, а гораздо ближе, на Дону и на Волге, где решался исход кампании и, возможно, всей войны. Выкраивал время для того, чтобы анализировать положение на этих участках фронта. Вносил свои предложения, готовил разработки операций. К мнению Ватутина прислушивались, тем более когда новый начальник Генерального штаба Александр Михайлович Василевский, сменивший заболевшего Шапошникова, уезжал на фронт, а уезжал он часто. Помогали Ватутину большой штабной и боевой опыт, ясное понимание сильных и слабых сторон наших и немецких войск. В отличие от некоторых генералов, Николай Федорович не считал зазорным учиться у противника, брать все лучшее, что имеется в тактическом, оперативном, стратегическом арсенале врага. Может пригодиться — обращай в свою пользу.

Особенно болела у него душа за Воронежское направление. Опасность для Москвы — это одно. Немцы стремятся отрезать нашу столицу от хлебных и нефтеносных районов, от приволжских и южноуральских заводов. И к тому же — родные края. Захватили гитлеровцы деревню Чепухино, где жили мать и три сестры Николая Федоровича. Никаких известий от них нет. Наверно, не успели эвакуироваться. А немцы хорошо знают, кто таков Ватутин, не дай Бог, доберутся до его родственников…

Он редко видел сны, но последнее время его мучили кошмары. Явственно представлялась деревенская улица, темнеющий вдали лес, гряда меловых гор. Торопился будто бы к речке, где ждала его Таня — невеста с перекинутой через плечо тяжелой косой. Раздвигал кусты, радуясь встрече, и вдруг путь преграждал огромный, черный и безликий фашист, высившийся, как скала. Медленно поднимался ствол автомата. Сейчас грянет выстрел… Николай Федорович вскрикивал, просыпался, протягивал руку. Жена была рядом. Но мама? Но сестры?

На очередной доклад в Ставку они отправились вместе с Василевским. Это стало неписаным правилом. Верховный Главнокомандующий ценил осведомленность Ватутина, его умение кратко и обоснованно отвечать на вопросы. На этот раз речь шла о положении под Воронежем.

— Обстановка напряженная, — сказал Сталин. — Мы даже не знаем достоверно, что происходит. Вероятно, наше командование выпустило там управление из своих рук.

Ватутин не выдержал:

— Разрешите? — громко произнес он. — Товарищ Сталин, разрешите мне поехать в Воронеж.

Такого еще не случалось, никто не решался прерывать Сталина. Он сам обдумывал, кого куда послать, на какой пост выдвинуть. Он спрашивал — ему отвечали. А тут…

— Почему именно вы? — помедлив, недовольно сказал Сталин, вглядываясь в лицо Ватутина. — Вы занимаетесь другим направлением.

— Так точно. Но я слежу за положением под Воронежем.

— Если не ошибаюсь, вы из тех мест?

— Да. Я воронежский.

— Это хорошо. В данном случае вам и карты в руки, — сказал Сталин. — Но вы как работник Генерального штаба лучше других знаете: мы не можем сейчас помочь там нашим войскам. Ничем не можем.

— Мне это известно.

— А задача остается прежняя. От Воронежа, от Дона — ни шагу назад. Мы даем вам самые широкие полномочия. Принимайте на месте любые необходимые меры.

— Спасибо, товарищ Сталин, — поблагодарил Николай Федорович, понимая: ему оказано большое доверие, но с него и спрашивать будут по всей строгости. Тем более что сам напросился.

Сейчас, в пути, он размышлял: с чего начать? Гитлеровские войска, вырвавшиеся к Воронежу, еще сильны, хотя, конечно, уже не такие, какими были в начале наступления. Сопротивление наших бойцов, несколько контрударов основательно измотали фашистов. Они теперь если и продвигаются вперед, то лишь на узких участках, где у них сохранились танки. Из донесений можно сделать вывод: вражеская пехота самостоятельно не в силах сломать нашу оборону. Она идет за танковым тараном. А противотанковых средств у нас там мало, и к тому же рассредоточены они по всему фронту. Значит, чтобы остановить врага, надо остановить его бронированные машины. Чтобы отбросить противника, необходимо выбить его технику, а затем уже теснить пехоту пехотой. Теоретически ясно. А вот что противопоставить гитлеровской броне? Выход Николаю Федоровичу виделся только один. Быстро, решительно взять из всех входящих во фронт соединений противотанковую артиллерию и собирать ее возле Воронежа, где действуют фашистские танки. Столь же быстро изъять из всех подразделений противотанковые ружья, вплоть до отдельных расчетов, имеющихся в ротах и батальонах. И тоже сюда, на острие вражеского клина. Рискованно? Да. Но рискуют же немцы, собрав все танки на одном участке. Враг не будет сейчас менять направление удара. У него определенная и важная цель — Воронеж, от этой цели он не откажется, иначе вся трудная и кровопролитная операция теряет для гитлеровцев смысл.