Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

Иван на секунду выглянул в оконный проем и сразу отпрянул. Успел увидеть только серый, бетонный срез канала, воду, пузырившуюся от пуль и осколков, контуры высоких домов на том берегу.

— Через десять минут пойдем, — толкнул его в бок Щербатов. — Вот дымовые шашки возьми. Наше дело через мостик перескочить и фрицам глаза закоптить. Ты мост видел?

— Нет, — сказал Иван.

— С правой стороны. Как выскочим из дома, правей бери!

«И куда тебя понесло, старый дурак! — мысленно выругался Булгаков. — Нешто плохо тебе было возле походной кухни? Ан нет, потянуло на рожон, гибель свою искать!»

Но теперь уж бранись не бранись, а назад поворачивать поздно. Сам вызвался, значит, держись до последней точки.

Все орудия, стоявшие в доме, ударили вдруг прямой наводкой по зданиям, высившимся за каналом. Орудий было много, и весь дом напряженно загудел, завибрировал от их залпов. Сразу стало сумрачно от дыма и от пыли. На той стороне с протяжным гулом осел, рассыпался многоэтажный дом.

Как только раздалась команда «Вперед!», Иван выскочил и, согнувшись в три погибели, побежал во всю прыть через мост. Крепко знал он старое солдатское правило: в атаке не тяни, не медли, не сомневайся. Используй секунду, пока враг еще не опамятовался, сделай бросок и укройся!

Взрывная волна свалила Булгакова с ног, едва он проскочил через мост. Иван, не вставая, подкатился к стене дома, швырнул в черное отверстие подвала гранату и ногами вперед рухнул туда, в дым отгремевшего разрыва. На Булгакова спрыгнул Щербатов, потом еще кто-то. Они пошли дальше, прочесывая автоматными очередями темноту подвала, а Иван посмотрел назад.

На мосту не видно было живых. Только трупы лежали там. По дому, из которого начиналась атака, немцы по-прежнему вели такой сильный огонь, что весь фасад был, как дымкой, затянут розоватой кирпичной пыльцой, взбитой пулями и осколками. Зато левее стрельба передвинулась на канал, там появлялись и исчезали фигурки бойцов в развевающихся плащ-палатках, и у Булгакова веселей стало на душе: значит, за вражеский берег зацепилась не только их группа.

— Иван, — раздался голос Щербатова. — Где ты? Валяй к нам!

Человек шесть или семь столпились возле незнакомого молодого офицера. Щербатов сказал, что немцев в доме напихано, как сельдей в бочке. Надо собрать всю взрывчатку и развалить угол здания. Офицер согласился, велел трем бойцам остаться в подвале, а остальных увел с собой.

— Слышь, Иван, — сказал Щербатов, торопливо закуривая. — Слышь, лейтенант-то что бает? Может, это последняя наша атака! За этим домом еще дом, а там сама канцелярия. К ней с той стороны другие наши войска подходят. Последний островок у немцев остался!

— Ох, его бы устами да мед пить, — качнул головой Булгаков, прислушиваясь к треску немецких крупнокалиберных пулеметов. В здании еще сидели фашисты. Их пули, их снаряды крошили стены домов на том берегу канала. На мосту, на асфальте улицы голубовато-оранжевым пламенем вспыхивали разрывы мин. И трудно было поверить, что до главного гнезда фашистской заразы остались считанные метры, считанные шаги.

— Слышь, Иван, — снова заговорил Щербатов. — Если Гитлера в плен заберем, чего с ним наши делать будут, как думаешь?

— Не знаю, — ответил Булгаков. — Я бы его посадил в клетку, как самого лютого зверя, и возил бы по всей земле, чтобы бабы и ребятишки подходили и плевали ему в морду. Ну, а потом расстрелять его — и на свалку.

— Не-е-ет! — скрипнул зубами Щербатов. — Шибко легкая смерть за все наши муки! Я бы его на муравейник посадил и к дереву привязал. Чтобы муравьи во все щели ему залезли, чтобы они эту падлу изнутри и снаружи до костей изглодали!

— Э, не нашего ума это дело! Наша задача войну вести, а что потом будет — об этом другие позаботятся, нас с тобой не спросят. Так-то оно! — сказал Булгаков, вставляя запал в последнюю оставшуюся у него гранату.

30 апреля штурмовые группы советских войск прорвались на Фоссштрассе, на ту самую улицу, куда выходил фасад имперской канцелярии. В бой вступили эсэсовцы из личной охраны фюрера. Часы истории отсчитывали последние мгновения гитлеровского рейха.

В громадном бомбоубежище под Имперской канцелярией, в длинных коридорах и многочисленных комнатах разыгралась пьяная вакханалия. Чувствуя скорую гибель, приближенные фюрера и около двухсот охранников разгромили подземные склады, полные самых лучших вин и коньяков. Озверев от страха и алкоголя, эсэсовцы набрасывались на женщин-секретарш, сотрудниц охраны и партийной канцелярии; эти женщины делили с эсэсовцами их чумное веселье, плясали нагишом и переходили из рук в руки до полного изнеможения.

Многие стрелялись. Трупы лежали тут же, в комнатах и коридорах, мешали живым, их пинками отбрасывали к стенам.

В нижней части бомбоубежища, в фюрербункере, изолированном от других помещений, господствовала тишина. Сюда не доносилась стрельба, не доносились пьяные крики. Лишь изредка вздрагивал от сильных разрывов бетонный пол, покрытый красным ковром. Ходили здесь осторожно, говорили негромко, как в доме, где лежит покойник, хотя покойника еще не было. Он обедал. Он последний раз сидел за столом, в кругу своих друзей и помощников, ел свои овощные котлеты и запивал их водой.

Руки фюрера тряслись, голова вяло качалась на ослабевшей шее, голос звучал невнятно. Гитлер произнес лишь несколько фраз. Муж и жена Геббельсы, руководитель партии Борман и все остальные обедали молча. Присутствие живого покойника стесняло их. Они торопились закончить обед, у каждого были свои дела. Геббельс спешил дописать политическое завещание. Его жена Магда думала о том, как впрыснуть быстродействующий яд своим детям. Остальные надеялись скрыться, когда смерть фюрера развяжет им руки.

Рядом с Гитлером неторопливо и аппетитно ела смазливая молодящаяся женщина с пышным бюстом. Долгие годы она была близка фюреру, делила с ним его короткие ночные часы. А вчера решительно сказала ему: «Пошло уходить на тот свет любовницей». Он удивленно посмотрел на нее и приказал обвенчать их. Геббельс вызвал с передовой какого-то чиновника. Тот пришел в партийной форме и с повязкой фольксштурмиста на руке. Он задал молодоженам несколько вопросов и в пять минут окончил процедуру. Гитлер подписался своей старой полузабытой фамилией — Шиккльгрубер. Ева Браун аккуратно вывела привычную букву «Б», но, спохватившись, зачеркнула ее, написала крупно и четко «Ева Гитлер».

Потом открыли бутылку шампанского. Выпив по бокалу, они отравили любимую фюрером овчарку Блонди и ее щенят. Нужно было проверить, насколько быстро и безболезненно действует яд, приготовленный для Гитлера и его близких.