Владимир Успенский - Неизвестные солдаты

— А может, хватит, мужчины?

Черный Магомаев, появившийся в дверях, крикнул гортанно:

— Кто говорит хватит? Зачем на столе водка?! Пей водку! — и, гикнув, пошел вприсядку:

Испуганная, спиной пятилась от него Соня.

— Абрек, кинжал дать?

— Ножик ему!

— Не надо кинжал, я мирный. Рюмку за пляску! Григорий Дмитриевич, разрешаешь?

— Безвозбранно.

Снова уселись за стол. Шли теперь под горячую закуску: жареную гусятину с капустой.

— Марфа Ивановна, голубушка! Вы волшебница, а не хозяйка. Я вам волка за такое угощение привезу, — обещал расчувствовавшийся Брагин.

Соня горячо шептала в ухо Игоря:

— А Магомаев танцует как замечательно… На уроках строгий был… Он мне руку поцеловал.

— Ну и дурак, — сказал Игорь.

— Почему? Неудобно, да?

Булгаков только хмыкнул: прикасаться губами к этой холодной мокрой руке? Тьфу!

Спели хором несколько песен и перешли в другую комнату, ожидая, пока женщины соберут чай. Брагин пустился в пляс. Выпятив живот, уперев в бока могучие руки, шел, притопывая, по кругу, бил чечетку, оглушительно рвал слова:

— Обирючел ты совсем, Егор, в лесу сидючи, — щурила глаза Марфа Ивановна. — И песни-то у тебя разбойные.

— А я и сам Соловей-разбойник, Муромца на меня нету!

— Так свистни!

— Р-разойдись, оглушу!

Игорь вышел в сени взять из кармана пальто спички, но там сидели на сундуке дядя Иван и потерявшая свою строгость завуч. Они смутились. Игорь поспешил уйти. В комнате танцевали под патефон. Длинный носатый землемер, выставив локти, осторожно водил Соню. Григорий Дмитриевич тяжело и неуклюже топтался возле Антонины Николаевны. Мама улыбнулась Игорю, кивнула из-за плеча отца.

Возле накрытого к чаю стола сильно захмелевший Брагин обнимался с Магомаевым, басил:

— Друг, мы с тобой Маннергейма били?

— В клочья! — кричал Магомаев, страшно сверкая глазами.

— Мы этих… разобьем… Этих японцев, — покачивался Брагин. — Ты, друг, волков ко мне приезжай бить!

— Разобьем! — обещал Магомаев. — Завтра приеду, всех разобьем!

Игорь послушал, побрел на кухню. Им опять овладело тоскливое чувство одиночества. Захотелось выйти на улицу, в тишину, на чистый морозный воздух. Закрыл на минуту глаза: смутно всплыло перед ним лицо Ольги, косы, переброшенные через плечи. Он затряс головой, чуть не застонал от боли, стиснувшей сердце. Схватил графин, опрокинул его над стаканом и, не глядя сколько, выпил до дна водку, даже не почувствовав ее крепости. Взял огурец.

Растрепанная, красная вбежала Соня, крикнула со смехом:

— Вот ты где, обжора! Не наелся? А там чай пьют.

— Хочешь я провожу тебя? — хмуро спросил Игорь.

— Меня? — вытянулось ее лицо. — Но…

— Времени знаешь сколько? Одиннадцатый уже. Да и надоело мне здесь. Пойдем, что ли?

— Пойдем, — вяло согласилась она.

Игорь первым вышел во двор. Жадно хватал ртом холодный воздух, чувствуя, что от него ясней становится голова.

— Погуляем? — предложила Соня. — Я очень лунные ночи люблю. Все так неестественно, красиво. Как в театре. А тебе нравится?

— Ну, еще бы, — рассеянно ответил Игорь. Он думал, что и Ольга, может быть, вышла сейчас на улицу. Вот бы встретить ее! Или просто пройти хотя бы мимо Дьяконских… Если есть свет — стукнуть в окно. В темноте Ольга ничего не увидит, а он увидит ее.

Торопил Соню, даже подтолкнул, когда она остановилась. Девушка обиделась и замолчала. Игорь довел ее до почты, пожал руку и пошел в нижнюю часть города. Боялся сейчас одного — не пропала бы решимость.

Под валенками звонко хрустел снег, и звук этот, казавшийся слишком громким в ночной тишине, пугал Игоря. Он поднял воротник пальто, чтобы не узнали прохожие. Свернул в переулок, посмотрел направо, налево — никого нет. Перемахнул через невысокий забор, по колено в снегу выбрался к колодцу, на скользкую ледяную тропинку. «Сейчас или никогда… О Вите спрошу», — пронеслось в голове.

Свет горел только в одном окошке, выходившем во двор, — в комнате Ольги. «Читает, наверное…»

Было нестерпимо жарко, бешено колотилось сердце, и удары его отдавались в висках. Игорь подкрался к окну, встал на завалинку. За обмерзшим стеклом ничего нельзя было различить. Легонько, костяшками пальцев, постучал в раму. По стеклу промелькнула тень, и сразу вспыхнул свет в соседней комнате. Игорь побежал к крыльцу. Хлопнула дверь внутри дома, знакомый встревоженный голос спросил:

— Мама, ты?

— Открой, Оля.

Молчание показалось очень долгим. Голос Ольги прозвучал неуверенно:

— Кто это?

— Это я, Игорь Булгаков.

— Сейчас, сейчас.

Она долго возилась с засовом, никак не могла открыть.

— Проходи… Ну, проходи. — Ольга прижалась к стене, пропуская его, руки теребили, дергали косу на груди.

— Веник бы, в снегу я.

— Вот в углу… Напугал ты меня. Мама недавно на дежурство в больницу ушла. Вдруг — стучат. Думала, случилось что…

— Я не разбудил?

— Нет.

— Виктор пишет?

— Вчера получили. Я покажу потом. Раздевайся.

Ольга ушла в свою комнату. Игорь видел через дверь: накрыла одеялом кровать, скомкала и сунула под подушку что-то белое. Вешая пальто, чувствовал, что улыбается натянуто и глупо. Стиснув зубы, чтобы овладеть собой, шагнул в комнату. Гибкая и высокая Ольга повернулась к нему, растерянно улыбнулась, придерживая халат на груди.

— Вот, приехал я, — сказал Игорь, садясь на краешек стула.

Ольга робко, боком подвинулась к нему и вдруг, охнув, горячими руками охватила его голову, прижалась щекой к его лбу, гладила волосы, шею, говорила, говорила что-то бессвязное, жалкое. Распахнувшийся ворот халата открыл смуглые груди, темную между ними ложбинку. Запах ее кожи дурманил Игоря, путал мысли.

— Пришел наконец, — шептала Ольга, опустившись возле него на колени.

Волчий выводок дядя Иван выследил еще по чернотропу. Едва выпал снег, начал приваживать стаю, чтобы не уходила далеко от своего логова. Вывозил на скотомогильник падаль, волки по ночам сжирали ее, оставляя на снегу кости, до блеска отшлифованные зубами. Сытые, прямиком, ступая след в след, уходили в глухое урочище, в глубокий, заросший кустами овраг на краю леса.

Надо было торопиться с облавой. Скрываясь днем в урочище, волки ночами навещали окрестные деревни верст на десять вокруг, резали неопытных собачонок, гусей; в Стоялове сгубили молодого телка. Иван беспокоился: близилось время волчьего гона, когда стаи рассыпаются, и волчицы, тревожимые самцами, не спят днем, переходят с места на место.