Юрий Лаптев - Заря

Но кругом стояли колхозники и, затаив дыхание, следили за словесным поединком. Значит, о его, как Бубенцову казалось, унижении сегодня же будет говорить весь колхоз. Люди смеяться будут!

Долго, очень долго длилась пауза после слов Торопчина. И в течение этого времени Федор Васильевич чувствовал, как все сильнее и сильнее буквально распирает изнутри грудь тупая, бессильная злость. Бессознательно сжались в кулаки руки. И голос сорвался на крик:

— Ты мне не крутись! На политику не сворачивай!

От этого крика и Иван Григорьевич тоже почувствовал, что теряет самообладание. Но только на несколько секунд. А вслед за тем вспыхнувшее было чувство злобы уступило место совершенно иному чувству. Он понял состояние этого побледневшего, тяжело дышащего человека, сумел сквозь гнев, сузивший глаза Федора Васильевича, разглядеть неподдельное страдание. Торопчину стало даже жаль Бубенцова.

Но что же было делать? Уступить?.. Промолчать?.. Но ведь это значит признать себя неправым в вопросе, который стал со всей принципиальной остротой.

— Необдуманно говоришь, Федор Васильевич. — Торопчин попытался вложить в свои слова всю силу убеждения. — Самому потом стыдно будет. Не на политику я сворачиваю, а с политики, с широкой партийной дороги никогда не сойду., И никому свернуть не позволю!

— Так. — Бубенцов почувствовал, что окончательно теряет почву, отвел глаза. Но разве мог он сдаться?.. Будь что будет, но не отступит он, Федор Бубенцов, и на этот раз. Сломать его можно, но не пригнуть. Вновь взглянул прямо в глаза Торопчину: — И мной командовать, значит, хочешь?.. Нет, обожди! Можешь жаловаться куда угодно, а за колхоз пока отвечаю я первый!

Торопчин сразу понял, как решил поступить Бубенцов. Понял также, что допустить такого поступка нельзя. От волнения и стыда прихлынула к голове кровь. Только не за себя устыдился Иван Григорьевич, а за того же Бубенцова, за весь колхоз.

И он кинулся к Бубенцову, уже решительно оседлавшему свой мотоцикл, схватил его за руку.

— Федор, не делай этого, Прошу тебя! Как друга прошу!

— Иди ты к черту!

Бубенцов резко и зло оттолкнул Торопчина.

Все тише и глуше доносился до конюшни звук мотора умчавшегося вниз по улице, к мосту, мотоцикла. Медленно оседала на дорогу пыль. Долго не рассеивался запах бензинной гари.

Иван Григорьевич стоял, опустив голову, крутил в дрожащих пальцах соломинку. И даже не сразу заметил, как плотным кольцом окружили его колхозники.

— Это что же делается-то, товарищи, а? — первой нарушила тягостную паузу Дуся Самсонова. Девушка говорила, чуть не плача от волнения. — Осрамит ведь нас председатель на весь район!

— Очень просто. Кулаками еще люди назовут, — поддакнул Дусе Николай Шаталов. Сын Ивана Даниловича тоже расстроился. То и дело поворачивал голову в ту сторону, куда умчался Бубенцов, рассеянно пощелкивал клавишами гармоники.

И на всех лицах отражалось подлинное огорчение.

— Подождите, товарищи, — Иван Григорьевич устало потер лоб. — Не верю я этому… Давно знаю Федора Бубенцова. Мальчишками еще голубей вместе гоняли. На фронт ушли в один день. И не кто-нибудь, а я первый за него поручился…

— Эх, Иван Григорьевич, — заговорил неслышно подошедший старый конюх Степан Александрович Самсонов. — Ты головой умен, а я годами. Хочешь спокойно жить — никогда ни за кого не ручайся. Подведут тебя люди под монастырь. Вот помяни мое стариковское слово.

— Глупости ты, папаша, говоришь! — сердито возразила отцу Дуся. — Неужели у нас народ такой…

— Правильно, Дуся! — Торопчин улыбнулся. — Спокойная жизнь — это еще не значит хорошая жизнь. Плохо, конечно, ошибиться в человеке, но… Все-таки ручаться за своих людей мы с тобой будем!

Мотоцикл Бубенцова, как по клавишам, дробно простукал по неплотно лежащим тесинам нового, еще не законченного моста, взмыл на противоположный крутой берег и, обогнув обсаженное молодыми тополями здание больницы, вырвался в поле.

Упруго давит в грудь Федору Васильевичу воздух, как бы кланяются навстречу стремительному движению столбы и придорожные ветлы, слезятся от ветра глаза.

Быстро уносится под колесо дорога, но еще быстрее пробегают, прямо выталкивая из головы одна другую, мысли. Обидные, злые.

На самом деле, для кого же, как не для колхоза, он, Федор Бубенцов, старается; целыми днями колесит по району, ночи не спит, все обдумывает. Ведь сам же Торопчин тогда на партийном собрании, да и много раз после наедине с ним, говорил о больших, стоящих перед колхозами задачах. А кто же, как не председатель, должен в первую голову обеспечить выполнение этих задач, поднять свой колхоз так, чтобы все соседи позавидовали и ставили друг другу в пример?

И Федор Васильевич взялся. Да как!

Дал сам себе слово, что «кровь из носу, а пяти лет он на пятилетний план не отпустит. Дни не копейки, а годы не рубли. Их из кармана не вынешь. Мне только бы за самый корень ухватиться, а уж если ухвачусь — сверну!»

Как человек замкнутый и самолюбивый, Бубенцов всеми своими соображениями делится только со своей женой Машунькой. Знал Федор Васильевич, что Машунька — безгранично преданный ему человек, что ни в чем она его не осудит и хотя и дельного, может быть, не скажет, но не посоветует и худого.

Долго искал Бубенцов тот «корень», за который мог бы ухватиться, и, наконец, остановился на гидростанции, постройка которой недопустимо затянулась.

«Дам свет, тогда каждый увидит, откуда идем и куда. А лучиной такую дорогу не осветишь!»

Решив, тут же принялся действовать. Очень хотелось Федору Васильевичу доказать колхозникам, что не ошиблись они, избрав его председателем. И напрасно многие смотрят на него как на деспота.

Для постройки гидростанции нужно было срочно изыскать средства, лесоматериалы и рабочую силу. Ну, о последнем Федор Васильевич особенно не беспокоился: у него все пойдут строить.

Находились и средства. Не очень надеясь на скорое получение ссуды, Бубенцов для начала решил «прижать всех должников», а таких у колхоза «Заря» было немало.

— Все вернут. А для тех, кто не захочет, есть народный суд. Колхозная собственность священна. Так или нет, Машунька?

— Об этом и в газетах пишут, что священная, — поддакивала жена.

Хуже обстояло дело с лесом, вернее — с доставкой леса. Но и тут Бубенцов нашел выход. Он съездил в участковую контору строительства новой железнодорожной ветки, прокладывавшейся неподалеку от села, и предложил начальнику такое дело: колхоз выделит строительству для подвоза щебенки сначала восемь подвод, а после подъема пара — восемнадцать, ну, а взамен железнодорожники доставят колхозу в самый кратчайший срок весь занаряженный в соседней области лес.