Николай Асанов - Открыватели дорог

— Я не возражаю, — нетерпеливо сказал Колыванов, — чтобы вы с Баженовой вернулись. А мы с Чеботаревым пойдем дальше.

Екатерина Андреевна вскинула голову, внимательно поглядела на Колыванова и сказала:

— Вы, Борис Петрович, неправильно поняли Лундина. Он никого в трусости не обвиняет, так что разъединяться нам ни к чему. Мне кажется, что это просто продолжение вчерашнего разговора…

— Какого разговора? — хмуро спросил Колыванов.

— А о счастье…

— Ну и что же?

— Мне тоже хочется сказать несколько слов…

— Вот-вот, скажите, Екатерина Андреевна, — мягко поддакнул старик.

— Видите ли, Семен, когда вы говорили о счастье, вам казалось, что счастье человеческое — это тихая, спокойная жизнь, где никто друг друга локтем не задевает, никто никуда не спешит, все дружелюбны и ласковы… Я не спорю, это очень хорошая жизнь… Но в том-то и дело, что человеку нужно значительно больше. Если такое время и настанет, все равно будут люди, которые найдут для себя работу потруднее и жизнь потяжелее. И делать это будут за нас с вами, за тех, кто хочет отдыха. Ведь вот не остановили же вы сына… А ведь вы, должно быть, держали его и в тепле и в покое? — Она заметила, как отвердело лицо старика, и торопливо продолжала: — Я это потому говорю, что мы с вами оказались рядом с такими людьми, которых никакой покой не устраивает и душу не утешает. С такими людьми идти рядом тяжело. Но если это выпало на долю, надо постараться, чтобы наша доля не была меньшей, чтобы наша помощь была не в тягость… Вот почему я думаю, что мы все пойдем с Борисом Петровичем до конца, а какой будет конец, нам знать не дано… Будем надеяться, что все кончится хорошо.

Она говорила это так, словно Колыванова не было рядом, словно он не слышал ее. Лундин ответил:

— Я с вами пойду, Екатерина Андреевна, а куда — это вы укажете…

Колыванов встал, бледный, напряженный. Глаза его сузились и превратились в щелки, из которых исходило злое сияние.

— Я вас попрошу, Екатерина Андреевна, меня в святцы не записывать, акафистов и молебнов не служить. Мы находимся на работе, а не в церковной общине, и я вам не Серафим Саровский, а начальник этой экспедиции. И я приказываю вам возвращаться обратно вместе с Лундиным. Я вас на эту прогулку не приглашал, я знал заранее, что тут не Воробьевы горы, да и вы это знали. Извольте немедленно собираться и завтра на рассвете выходите. Кстати, доставите карту и схемы, которые мы с вами сделали, тем более что нам, как вы говорите, не дано знать, какой конец будет…

Последние слова он произнес, передразнивая Баженову, но вдруг запнулся и смолк. И Чеботарев, беспристрастный, но заинтересованный слушатель, один заметил, что голос Колыванова дрогнул, словно начальник вдруг представил, каким этот конец может стать…

Утром Баженова и Лундин повернули обратно.

Прощание было недолгим и сухим. Чеботарев, пожав руку Екатерине Андреевне, торопливо отошел с Лундиным, чтобы не мешать Колыванову при прощании. Он еще надеялся, что милая эта женщина, так тронувшая его сердце за дни трудной дороги, сможет снова покорить Колыванова. Но Екатерина Андреевна, едва пожав руку бывшего мужа, окликнула Семена и догнала его. И если Чеботарев еще надеялся в эти минуты, то теперь понял: ничто не сблизит больше этих людей, они стали чужими до конца своих дней.

Но так было грустно это прощание среди мертвого леса, что каждый из этих людей невольно вернулся мыслями к тому, когда и как началось все это нелепое, трудное, что встало между ними и еще долго будет провожать их, вися тенью над головой, где бы они ни оказались, хоть на мирном отдыхе, хоть на краю гибели. И больше всего хотелось понять прошлое Чеботареву, который меньше всех знал о тайных причинах и пружинах, толкнувших их всех в это тяжкое, полное трагических ожиданий путешествие.

А начиналось все это так хорошо!

Кончилась длинная дорога на тряском грузовике, Чеботарев прибыл на место. Ухватившись за кузов, он легко перекинул длинное ловкое тело вниз на землю, пока другие пассажиры, навалившись на борт, болтали ногами, ища колесо. Стоя на твердой, прозвеневшей, как железо, земле, он, насмешливо оглядывая попутчиков, сказал:

— Вот и видно, граждане, что вы на целине не бывали! Там за такую посадку-высадку вас каждый бригадир забраковал бы…

Видно, его рассказы о целине порядочно надоели пассажирам, трясшимся рядом с ним целые сутки. Длинношеий, сутулый, с маленьким, словно запеченным личиком гражданин, всю дорогу недовольно косившийся на Чеботарева, зло пробормотал:

— А здесь тебе не целина? Двести верст ни дома, ни дыма не видели!

— Но и хлеб на такой целине не сеют, не жнут, на чужом живут! — поддразнил Чеботарев не полюбившегося ему человека. Тот промолчал, а его сосед, пожилой, с широким, добродушным лицом, на котором постоянно теплилась улыбка, будто ей трудно было сбежать с такого большого лица, остановил Чеботарева:

— Ладно, ладно, герой, не храбрись! Есть и у нас места, где на каждого молодца свой страх живет. Скажи лучше, по какому делу пожаловал? А то всю дорогу только прошлым гордился, а о новом не загадывал. Кто же ты есть, человек божий, обшитый кожей, на наших не похожий?

И тут пассажиры, неторопливо разбиравшие свои пожитки, как-то все сразу и очень настойчиво обернулись к Чеботареву. А длинношеий весь скособочился, голову повернул по-ужовьи, ожидая ответа. Чеботарев, заметив этот неладный интерес, торопливо одернул широкое пальто из добротного драпа, поправил кепку с большим козырьком и вдруг обратил внимание на то, что дорожные его спутники одеты иначе. И мужчины и женщины были в коротких, до колен, куртках, в ватных штанах, заправленных в сапоги. Теперь и долгая их дорожная несловоохотливость представилась Чеботареву полной особого значения.

— А я в гости к бывшему моему начальнику, — объяснил он, будто и впрямь признал за ними право задавать такие вопросы. — Не скажете ли, где тут улица Десятидворка, дом двести десять?

С этими словами он живо обернулся, чтобы оглядеть место, куда его завезла машина, — сам он сказал бы: закинула судьба.

Вокруг был странный город, построенный из одинаковых деревянных домов в два этажа, с двумя подъездами. Дома были так похожи один на другой, что Чеботарев невольно моргнул, будто надеялся, что после этого каждый из них приобретет свои особенности. Но дома остались такими же схожими, и Чеботарев, становясь опять самим собой, насмешливо присвистнул:

— Мать честная, — он поглядел на старика, — как же тут граждане свою квартиру находят, если клюнут у приятеля пол-литра? Тут и трезвый-то к чужой жене забредешь, ошибившись дверью…

На задорном лице его изобразился испуг, лукавые глаза так забегали во все стороны и округлились, что добродушный попутчик не выдержал было и засмеялся, но тут же подавил смешок и строго сказал: