Николай Асанов - Открыватели дорог

Статья Анчарова ни в печати, ни даже на ротапринте не появилась. И никто о ней не вспоминал. Но и Михаил Борисович не извинился перед Алексеем. Как будто все это приснилось в дурном сне одному только Горячеву. Наоборот, Красов начал усиленно приглашать его к себе. Стал добрым шефом. Учителем. Почти другом.

Так неужели Чудаков прав в своих поспешных выводах? Нет, Алексей не может признать такую правоту. Чудаков просто начал смотреть на жизнь слишком мрачно. Сегодня Алексей пойдет к Красовым и сам поговорит обо всем, что лежит на сердце. И докажет и себе, и Чудакову, и, если понадобится, Красову, и Гирееву, что наука должна делаться чистыми руками. И совсем не потому пойдет, как думает Чудаков, будто ему хочется посмотреть на Нонну. Нет, именно ради науки. И к дьяволу любовь, если таковая и существует на белом свете. Так-то, товарищ Чудаков!

Как давно Алексей не был в этом доме!

Пожалуй, после отъезда Нонны к мужу в Ленинград он здесь уже не бывал. Когда это произошло? В 1957-м, вот когда! Значит, пять лет он обходил Дом академиков стороной. Даже и в других квартирах не бывал, если и приглашали, все боялся, что ошибется дверью и нечаянно позвонит Красовым. Откроет работница, спросит: «Вам кого?» И он с замирающим сердцем скажет: «Нонну».

Михаил Борисович, вероятно, догадывался, почему Алексей на все приглашения отнекивался, а Бронислава Григорьевна знала точно. Нонна, должно быть, советовалась с нею, прежде чем сказать Алексею «нет». В это время всеми ее помыслами уже владел Бахтияров.

Бахтиярова Алексей увидал в этом же доме. Тот приехал из Ленинграда, как говорил, «за опытом». Бахтиярову было интересно узнать, как далеко продвинулись московские физики в использовании мощных реакторов. Москвичи консультировали и строили сами несколько крупных электростанций на атомном сырье. Но все эти станции находились в Заполярье. А Бахтиярову предстояло создать уникальное сооружение под Ленинградом.

Это был крупный человек, совсем непохожий на ученого, с большими руками, которые лучше годились для укладки кирпичей, нежели для черчения или выписывания формул. И голос у него был внушительный, так и казалось, что он начнет командовать и все бросятся выполнять его приказы. Это особенно оскорбляло Алексея, такая безропотная подчиненность постороннему человеку, о котором даже не знаешь, умен ли, добр ли, талантлив ли он.

Бахтияров словно прирос к дому Михаила Борисовича. Он пропустил все сроки своей командировки, безбожно врал ленинградскому центру, что занят по уши, — Алексей слышал один из его разговоров с Ленинградом.

У этого Бахтиярова на все хватало времени. И сердца. То он увозил Нонну куда-то за город кататься на лыжах, то шел с нею в театр, то на концерт или на выставку. То устраивал какой-то пикник в снежном лесу на двадцать человек и сам готовил для всех шашлыки на костре, под заснеженными елями, на десятиградусном морозе. Шашлыки замерзали и покрывались твердым салом, но всем почему-то нравились, даже Алексею, хотя Алексей и тогда уже видел, как отдаляется от него Нонна. Словно ее насильно посадили в скоростной самолет, и самолет отрывается от земли, но ей не страшно и даже не досадно за насилие над ее волей. А ведь Алексей знал, какой у Нонны взбалмошный характер. Не так-то просто было ее подчинить… И вдруг она оказалась в полной власти Бахтиярова.

В конце концов Алексей сам вышел из этой игры.

Бахтияров неожиданно улетел на Север, пробыл там два месяца, а потом вернулся на свою стройку, под Ленинград, но Алексей этого и не знал: вот тебе наказание за то, что ты не боролся за свою любовь! Если бы ты был в это время возле Нонны, может быть, ты сумел бы разрушить чары этого гипнотизера и фокусника. А ты притворился гордым и уединился в свою пустыню науки. Правда, как раз в те дни Алексей вычислил теоретически массу новой частицы сигмы, а Чудаков блестяще подтвердил эти теоретические расчеты и показал сигму на фотопленке. Она взрывалась в пузырьковой камере такой красивой сверхновой звездой, что свидетели эксперимента только ахали. Кроме чистого восторга научного открытия, был тут и патриотический восторг: утерли нос американцам! Был и квасной патриотизм, чисто институтский: утерли нос дубнинцам! Была и практическая заинтересованность: институт получил новые ассигнования и новые электронные устройства, которых без этой сигмы им, наверно, не дали бы еще год, а то и два! Во всяком случае, Михаил Борисович и Гиреев были довольны едва ли не больше, нежели сами открыватели.

Но сигма — эта сверхновая звезда во внутриядерном мире — заняла у Алексея почти три месяца, а когда он, так сказать, вернулся обратно в мир, то узнал, что Нонна уехала в Ленинград. И Михаил Борисович с какой-то неясной грустью сказал своему ученику:

— Вот, не смогли вы удержать ее, Алексей Фаддеевич!

— Но ведь и вы… — сухо сказал Алексей. Он был тогда уверен, что уже вычеркнул из памяти Нонну. Это потом он понял, что сердечные раны так скоро не заживают.

Михаил Борисович устало сказал:

— Всякий ребенок тянется к огню!

Выяснилось, что Бахтияров, едва вернувшись с Севера в Ленинград, дал Нонне телеграмму из трехсот слов. И этой телеграммы оказалось достаточно, чтобы Нонна, обидев мать и отца, очертя голову ринулась в Ленинград, к человеку, старше ее на двадцать лет, у которого к тому же была семья.

По показаниям очевидцев, никакой свадьбы у Нонны с Бахтияровым не было. Они поселились под Ленинградом, прямо на стройке, в финском домике.

Концертную деятельность Нонна прекратила. Зато организовала музыкальную школу на строительстве. Вообще она, видимо, сильно переменилась. Племя физиков малочисленно, информация у них развита сильно, поэтому Алексей, даже если бы и не хотел, все равно все узнавал бы о Нонне. Но о ней говорили только хорошее: рассказывали о ее красоте, благородстве и бог знает еще о чем, и все это было для Алексея как острый нож. По тогдашней своей молодости Алексей и не подозревал, что с ним, может быть, Нонна была бы совсем другой, такой, какой Алексей ее знал в отцовском доме: себялюбивой, эгоистичной, насмешливой. Но он-то полюбил ее такую, и все эти неожиданные перемены казались ему скорее капризами, нежели воспитанием в себе новой души…

Примерно через год стройка была закончена, и молодые супруги уже подумывали о переезде в Ленинград. Больше ничто не мешало Нонне строить новую жизнь, вернуться на сцену, создать «салон», и Алексей — в который уже раз! — приказал себе забыть ее. Очень похоже на сказку о белых слонах: не думай о них, и все сбудется по-твоему. А как не думать!

Во время пробного пуска реактора и проверки защитных систем одна из них не сработала. Теперь такого не бывает. Теперь каждая система подстрахована двумя-тремя другими. А в те годы реакторщики еще ходили по тонкому льду. Иногда лед проваливался…