Николай Асанов - Открыватели дорог

Михаил Борисович вдохнул воздух. В ушах еще шумело, голова кружилась, но он уже видел все: вот этот размазня, вот дочь, предавшая отца! В общем, она никогда не считалась с его интересами. Они, конечно, сговорились!

Но глаза видят! И он видит их насквозь! Нет, такой невинной шалостью его не столкнешь и не уронишь! Мы еще повоюем, милая дочь!

Он откинулся в кресле, склонив голову набок, и заговорил властно, тяжело, отделяя слово от слова многозначительными паузами:

— В институте, молодые люди, действительно есть руководство! И, судя по общим успехам, неплохое! А вы к числу руководителей не принадлежите. Вы всего-навсего исполнители. Не спорю, возможно, отличные. Но это еще не дает вам права осуждать работу руководителей. Для этого есть люди повыше рангом…

— Папа! — мягко сказала Нонна.

— Нет, уж позволь мне договорить! — Он предостерегающе поднял руку. Глаза у него опять стали холодные и жесткие. — Эта работа принадлежит институту, а не отдельному физику. Она выполнена силами института, на машинах института, по общему институтскому плану. И руководству угодно, чтобы в числе авторов были названы Крохмалев и Подобнов. И я… ваш покорный слуга. А ниже можете называть кого угодно: Чудакова, Горячева или, скажем, Нонну Бахтиярову!

Нонна медленно встала и, словно слепая, прошла вдоль кабинета с вытянутыми руками, наткнулась на книжный шкаф, отодвинула стекло, вставленное вместо дверцы, и вытащила десятка два брошюр и оттисков. Так же медленно, неся легковесные эти книжки на вытянутых руках, она вернулась к столу и уронила их перед отцом.

— Значит, и эти книги писал не ты?

Михаил Борисович молчал, испуганно глядя на дочь. Только теперь Алексей вдруг понял, какая тяжесть легла с недавних пор на сердце Нонны. Слушая постоянные споры Алексея, Ярослава и Коваля о том, кто из руководства института подпишет новую работу, о которой она т о ч н о знала, что никто, кроме них самих, не шевельнул пальцем для осуществления этой идеи, Нонна постепенно пришла к мысли, что и отец ее уже давно живет на проценты с прошлого капитала знаний. А задумавшись об этом, не могла не дойти и до той мысли, что и знаний-то у отца давно уже нет, есть з в а н и я, полученные еще тогда, когда он что-то умел и понимал. И со всей жестокостью, свойственной молодости, безоговорочно осудила отца. Она ждала лишь последнего доказательства, чтобы увериться в своей правоте, и доказательство это отец дал ей сам. Она все еще жила в том чистом и честном мире, в который ввел ее Бахтияров. Ведь для Бахтиярова каждый работник стоил ровно столько, сколько он у м е л. А сам Бахтияров, как и всякий практик, не нуждался в том, чтобы кто-то вплетал в его венок лавровые листики из своего супа, да и венков-то там, у практиков, не раздают. И там проще понять, кто чего достоин, кто и что сделал, и результатом работы всегда является нечто грубое, зримое, что можно ощупать руками, если не веришь глазам…

И еще Алексей понял: Нонна знала, что ожидает их, открывателей, догадалась, разобралась по обмолвкам отца или Крохи. И тогда-то ей и пришло в голову укрепить Алексея в его «злонамеренной» мысли — не отдавать эту последнюю свою работу в чужие руки. Она вспомнила о Нике, вещи бесценной, помогавшей, как, наверное, видела она, ее мужу становиться на ноги после любой неудачи. И Нонна принесла Нику Алексею, чтобы сказать без слов: «Боритесь!»

Да и откуда было Нонне знать, что в их институте, не без влияния Михаила Борисовича, любая идея, кем бы она ни была выношена, режется на кусочки, как лента золотой тесьмы, и в виде шевронов нашивается на мундиры давно уже отвоевавшихся вояк. Ведь чем больше на их мундирах этих чужих галунов, тем больше получают они почестей. Никто не спросит: «А за какое такое сражение на вашем рукаве появилась новая нашивка?» Институт-то работает, выдает, как говорится, на-гора свою продукцию, следовательно, всякая кроха пашет… Ведь сказал же Михаил Борисович только что, будто любая работа принадлежит не отдельному физику, а всему институту, и что авторами будут названы те, кого сочтет нужным назвать руководство… Так против кого же они, молодые, собираются выступать? Против руководства?

Он уткнулся взглядом в рассыпанные по столу брошюры, а взгляд, независимо от его желания, отмечал, что книг этих Михаил Борисович не писал, кроме разве что самых старых, пожелтевших от времени, каждая из которых в наши дни оборачивалась горой ошибок, иная Монбланом, а другая и Эверестом. Но на тех брошюрах фамилия Михаила Борисовича гнездилась где-то далеко внизу, а за последние годы поднялась вверх и ныне возглавляла большинство книг из тех, что Нонна уронила на стол.

А Нонна, требовательно глядя на отца, повторяла свой вопрос:

— Значит, не ты? А кто же? — И так как Михаил Борисович все молчал, еще жестче сказала: — Да как же это так?!

Михаил Борисович резким движением руки смахнул все книги куда-то за себя, в угол, и, ухватившись за доску стола, медленно поднимался на ноги. Алексею показалось, что он вот-вот рухнет, но, нет, старый боец выпрямился, властно протянул руку к двери и приказал:

— Вон! И немедленно!

Нонна взглянула на отца — в глазах ее Алексей явственно увидел страх, — начала отступать от стола — шаг, два, три — и вдруг резко повернулась и выбежала. Тогда Алексей, ни слова не говоря, сгреб со стола растерзанные листы своей рукописи, прихватил и титульный лист, сунул все в карман и выскочил вслед за нею.

Нонны нигде не было. В таком состоянии — он знал это по себе — любой человек может сделать поспешный и опасный вывод. В сущности, у нее вторично рушилась вся жизнь. Возвращение домой — после долгих лет страдания — стало для нее началом или, точнее, воскресением. А что ждет ее теперь?

Сначала Алексей бросился было в вычислительный отдел и, только протопав с полкилометра по пустым коридорам, вспомнил, что рабочий день давно кончился, и в отделе, надо думать, пусто. Но Чудаков, наверное, ждет…

Нонна сидела перед Ярославом в позе, полной горя, и монотонно повторяла:

— Как же это можно? Как же это можно?

Коваль стоял спиной к ним, прижавшись лбом к решетке подвального окна, за которым, кроме идущих ног, ничего не было видно. Должно быть, он занял эту позицию сразу, как только прибежала Нонна. Алексей, входя, заметил, как Коваль переминается с ноги на ногу. Устал, а обернуться к этим двоим не хочет. Пусть знают: он не с ними. Ну, а я-то с ними?

Он вспомнил, как взял из-под носа у ошарашенного Михаила Борисовича статью, нервно засмеялся, но тут же умолк. Ярослав глядел непримиримо-враждебно, а Нонна все повторяла:

— Как же это можно? Как же это можно?

Алексей независимо прошел к столу и положил статью перед Ярославом.