Олесь Гончар - Повести и рассказы

— Какой танкист?

— Разве ты не знаешь? Тот, который горел. Которого Власьевна с твоей матерью от огня спасли.

— А, Леня! — просиял Сережка. — Он уже работает. Устроился слесарем на заводе «Металл».

— Ты с ним говорил? Что за парень?

— Кремень парень, — сказал Сережка. — Наш человек, советский.

— Видишь, и впрямь выходит, что одно только местопребывание еще не изменяет человека, его внутреннее содержание, — сказала девушка. — Выходит, что духовную его структуру, внутреннюю сущность не втиснешь в паспорт и в место прописки!

— Конечно, — согласился Сережка. — Это не только прописка. Это каждое дыхание. За Леню я уверен, что, кинь его хоть на Марс, он и там будет нашим.

— Когда ты нас познакомишь?

— Хотя бы и сегодня. С работы он возвращается после пяти.

— Где соберемся?

— Можно у меня.

— Хорошо. Начнем с этого…

Они принялись советоваться, все больше и больше воодушевляясь в предчувствии серьезной работы. И постепенно без следа исчезло неприятное ощущение неловкости, чувство моральной подавленности, которое наполняло обоих в первые минуты сегодняшней встречи.

Когда Ляля, собравшись уже домой, вышла на кухню, она вся сияла, раскрасневшись, как это бывало раньше.

— Чему это вы так обрадовались? — удивленно спросила Ильевская. — Не иначе поссорились и помирились?

— В шахматы играли, — весело сказал Сережка. Раньше, когда заходила Ляля, они непременно садились за шахматную доску сыграть несколько партий.

— В шахматы? — сурово спросила Ильевская. — А это чьи же шахматы?

Она указала под стол. Там лежала запыленная шахматная доска. Сергей смутился.

— Эх ты! — укоризненно покачала головой Ильевская.

— Прости, мама, за неправду. Мы просто… душу отводили, — сказал Сережка честно.

В воскресенье по Пушкинской улице Лялю вел под руку высокий юноша. Ляля все время смеялась, юноша, наверное, развлекал ее какими-то шутками. Он был в простых армейских сапогах, в куцей, будто подрезанной шинели, в танкистском шлеме. Если бы кто-нибудь потребовал у него документы, он без суеты и волнения показал бы удостоверение на имя Ивана Адриановича Пархоменко, слесаря завода «Металл». И если бы на самом заводе «Металл», который немцы решили приспособить под свою прифронтовую мастерскую, спросили у старых рабочих-полтавчан об Иване Пархоменко, они дружно подтвердили бы, что действительно хорошо знают этого светловолосого парня, сына Марии Власьевны Пархоменко. Знают, леший бы его взял, изрядно насолил он им, мастерам, еще будучи фабзайцем, а теперь вот снова откуда-то свалился на их голову. Так бы они ответили…

В конце концов, трудно отличить прокопченные темные руки слесаря от шершавых рук кадрового танкиста.

— Ты только не горячись, Леня, — говорила девушка, когда они уже выходили на окраину в березовый перелесок, который вся Полтава называет Белой рощей. — В таких делах, Леня, выдержка — прежде всего.

Ляля была в осеннем пальто поверх пушистого лыжного костюма. Остроносые туфли на высоких каблуках рядом с широкими шароварами казались особенно изящными и легкими.

— Я уже вижу! — воскликнул юноша, вглядываясь безбровыми глазами в просветы белостволых березок. — Вон он, увяз в болоте. Эх ты, друг!..

— Не кричи, прошу тебя, Леня. — Девушка обеспокоенно оглянулась вдоль аллеи.

— И гусеницы слетели, и башню, видно, заклинило!

— Это твой?

— Нет, это Федорова… А своего я что-то не вижу…

— Запоминай место.

— Подожди! — Леня непроизвольно вырвал свою руку из Лялиной руки. — Ты видишь? Это же командирская машина!

— Твоего командира?

— Что же это такое? — ничего не слышал Леонид. — До сих пор я думал, что она тогда вырвалась, а, оказывается, она тоже засела!

— Не одна она…

— Что-о? — Леонид метнул свирепый взгляд на девушку. — Да пускай бы все сели, лишь бы она вырвалась!

— Очень хороший был командир?

— Командир как командир, не в том суть… Полковое знамя было на той машине!

— Знамя изготовят, Леня…

— «Изготовят!» Ничего ты не понимаешь в этом. Полк, потерявший знамя, расформировывается! Не существует больше!

— В самом деле? — Ляля стояла, глубоко пораженная. — Я этого не знала. А может, его спасли? Может, они вышли?

Леонид сопел, молча осматривая местность. Пахло набухшей корой, мокрыми листьями.

— И все же, Леня, нам нельзя задерживаться, — спохватилась девушка и, потянув парня за руку, заставила его повернуться на месте. — Нам пора возвращаться… Хорошо запоминай. Ночи теперь такие темные. Да еще в лесу…

— Я в любом лесу как дома, — буркнул Леонид мрачно. — На Енисее вырос… И все-таки когда же она, командирская, засела? Это мне просто непонятно!

Он еще раз оглянулся. Сквозь белую гребенку березняка еще виднелись разбросанные по низине замершие танки.

Леня присел на корточки, разглядывая сквозь деревья почерневшие машины.

— Вон моя! — воскликнул он, увидев свою машину. Голос его дрогнул. — Моя, моя… — Леня уже шептал это тихо, с трудом.

— Леня, смотри, заяц! — дернула Ляля товарища за руку. Заяц сидел перед ними на тропинке, насторожив уши, как свечки. Леня свистнул. Косой удивленно повел головой и будто нехотя поскакал в кусты.

— Так могут и волки расплодиться под Полтавой, — промолвила Ляля. — Раньше здесь по выходным полно было полтавчан, а теперь…

— Жаль, нет винтовки. Я бы его с первого выстрела… А вечером уже пельмени варил бы!

Ляля внимательно посмотрела на парня.

— Кстати, как ты живешь, Леня? — спросила она. — Материально…

— Живу, — нахмурился Леонид. — Зажигалки научился делать, а Власьевна продает. Вот шинель она мне купила… Малость коротковата, правда, на меня… Третий рост…

— Мы тебе что-нибудь в складчину…

— Оставь ты, Ляля! — обиделся Леонид. — Теперь всем так… Думаешь, Ильевский лучше меня живет? Да они просто голодают, только Сережка не признается. А я со своей Власьевной как-нибудь перебьюсь. Власьевна — душа бабуся!.. У нее сын где-то на Балтике — морячок, — сказал Леонид и задумался. — Все-таки мне не верится, что весь экипаж командирской машины погиб. Это было бы черт знает что!

Уже выходя из Белой рощи, они на боковой тропинке неожиданно увидели двух немцев офицеров. Небрежно положив ружья на плечи, офицеры медленно шагали в высоких охотничьих сапогах. У одного за поясом мягко свисал заяц вниз головой.

— Какие же они! — шепнула Ляля. — Хари толстые, а глаза — голодные.

— Хочешь, я их сейчас уложу? — прошептал Леня, косясь на немцев.

— Не смей трогать! — Ляля ускорила шаг, теснее прижавшись головой к плечу юноши.

Офицеры, шедшие позади, перекинулись на своем языке несколькими словами и громко захохотали.