Александр Яшин - «Открывать здесь!»

— Наконец-то, пошло! — смеется он над собой и выплевывает скрепки в корзину.

Не пишется!..

Странное это состояние: пишется, не пишется… Никогда нельзя знать заранее, что заставит тебя сидеть за столом день, два, десять, без перерыва и упоенно, самозабвенно, отмахиваясь от всего постороннего, сочинять, писать. Откуда приходит это, какие причины вызывают необходимую для работы проясненность души, согласованную сосредоточенность мыслей и чувств? Материал? Доскональное знакомство с ним, близость к нему? А что это такое — вдохновение? Может быть, это оно и есть, оно и дает о себе знать?

Игнат Александрович берет блокнот, перелистывает его, перечитывает записи недавней поездки. Записей много… Может быть, что-то вдруг оживет, разволнует, разбередит душу?

«В колхозы отдаленного района по разнарядке сверху засылают несколько вагонов минеральных удобрений. До железнодорожной станции километров сто пятьдесят — двести, время осеннее, дороги непроезжие. Пока дозвонились до района, до колхозов, прошло несколько дней. Удобрение сваливают в тупик. Железная дорога посылает счета: штраф за простой вагонов, плата за разгрузку, и требует срочно освободить тупик. Отказываться от удобрений нельзя и вывезти их невозможно, да и свой навоз на поля еще не вывезен. Колхозы оплачивают все счета. На станцию с трудом пробиваются три самосвала и тайно в течение двух суток перетаскивают удобрения в ближайший овраг и заваливают их землей, чтобы не платить новых штрафов…»

«Ну и что же? — думает Игнат Александрович. — О таком уже писали как-то, что изменилось? Напишу и я, донесу, и если напечатают, отдадут председателей или трех водителей самосвалов под суд — и только. Какая польза делу?»

Он читает дальше.

«В порт возвращается с путины рыболовецкий траулер. Берег рыбу не принимает, некуда. Судно направляют в соседний порт, но там отказываются от рыбы, холодильников не хватает. А рыбакам нужно план выполнять, иначе не будет ни хорошей зарплаты, ни премиальных. Они выбрасывают рыбу в море и идут ловить новую…»

«Это материалец тоже не для праздничного очерка, — невесело думает Игнат Александрович. — И вообще ни для чего. Горечь одна. Где люди, где положительные характеры?»

Сделав резкое движение, он кашляет. И снова глухой гул подымается из глубины его воспаленных бронхов, словно где-то поблизости безнадежно буксует застрявший грузовик. Лицо от напряжения наливается кровью, все тело сотрясается, как земля от вулканических толчков, предвещающих извержение.

«Нет, курить нельзя! — думает он. — Что угодно, только не курить. Опять частые гриппы, постель, больница… Все равно с курением один обман: пишется недолго, потом наступает утомление, апатия, мучают головные боли, бессонница. Нельзя курить! Курить нельзя! Может быть, я что-то еще сделаю в своей жизни».

С трудом сдерживая кашель, Игнат Александрович торопливо проглатывает таблетку антастмана, запивает водой прямо из графина, достает карманный ингалятор, заполненный эуспираном, и дышит, дышит…

«Слава богу, сознания уже не теряю, и то хорошо!»

Перед самым праздником события с кубинской бутылкой стали разворачиваться весело и быстро.

Вдруг прямо с аэропорта от самолета Юрию Семеновичу привезли десятилитровый бочонок маджари, молодого виноградного вина. На дубовом, чуть выпуклом, как объектив телескопа, днище рука знаменитого тамады начертала мелом:

«За дружбу всех хороших людей! С праздником!»

Сопроводительное письмо было не короче древних пергаментов, цветисто и многоузорно, как орнаменты грузинской архитектуры. Опьянеть можно было уже от одного этого послания.

Приглашая Игната Александровича на встречу праздника, Юрий Семенович посоветовал принять таблетку никобревина вне расписания.

— А бутылочка-то кубинская счастливая оказалась! — опять похвасталась Наташа, когда узнала о бочонке маджари.

— Да, неразменный рубль, — подтвердил Игнат Александрович. — Поедешь с нами?

— А Миша с кем останется? — встревожилась Ольга Сергеевна. — К тому же у Наташи завтра свой вечер, институтский…

Юрий Семенович и жена его Евгения Федоровна встретили гостей на лестничной площадке, Юрий Семенович не просто перестал курить, он пошел в гору по службе и получил новую квартиру.

В новой квартире, несмотря на то, что хозяева переехали в нее совсем недавно, был уже полный порядок. Заново сооруженные книжные полки высились с двух сторон от пола до потолка и в коридоре, и в кабинете, под который отведена была самая большая комната. Книги и в других комнатах занимали так много места, что вся квартира походила на библиотеку.

Но в квартире пахло табачным дымом, и Игнат Александрович это сразу почувствовал.

Первым делом хозяева познакомили друзей со своим новым гостем, председателем грузинского колхоза, который привез им бочонок вина, — Григолом Арсентьевичем.

— Григол! — назвал он себя, пожимая руки Ольге Сергеевне и Игнату Александровичу. — Просто Григол. У нас так принято.

Это был пожилой человек крепкого сложения, не грузный, с широким красивым лбом, с узкими, аккуратно постриженными, но уже седыми усиками, с ясными черными глазами. В одежде его, не в пример многим русским председателям колхозов, ничего не было от деревенской небрежности: черный, ладно сидящий костюм с хорошо разутюженными брюками, снежно-белая нейлоновая сорочка, модный плетеный, тщательно повязанный галстук, тоже черный…

— Вы из какого района? — спросил его Юрий Семенович.

— Хобский район. Если не слыхали о Хоби — знаете Поти. Большой порт. Хоби, Поти — соседи.

— Я бывал в Хоби, — обрадовался Игнат Александрович, словно встретил старого знакомого. — В колхозах ваших бывал. Вы председатель?

— Я председатель.

— А колхоз? Может быть, я был в вашем колхозе.

— Колхоз «Гантиади».

— Не помню. А что это означает?

— Гантиади — заря. В Грузии много колхозов «Заря».

Женщины ушли на кухню, мужчины обосновались в кабинете.

Игнат Александрович стал ходить вдоль застекленных стеллажей, рассматривая корешки книг. Он позавидовал строгости, с какой были расставлены здесь собрания сочинений. В его собственной домашней библиотеке дети перетасовали все и никогда нельзя было сразу найти нужный том.

Юрий Семенович с удовольствием и неторопливо объяснял, в каком порядке расставлены на полках книги, где у него иностранная литература, где монографии по живописи, где особо ценные издания русской и мировой классики.

Григол попросил разрешения курить.

— Курите, пожалуйста, нам это уже не страшно, — сказал Юрий Семенович, мельком, искоса взглянув на Игната Александровича. — Пепельница на столе.

— Вы перестали курить? Я не курил, пока был учителем, но сейчас мне нельзя не курить. Весь мой колхоз курит, что же я — белая птица?.. А заседания в районе с утра до ночи — ни одного вопроса не решить без папирос.