Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]

Курбанов вздрогнул, и тут только я поняла, что он не слышал, как я вошла. Он мягко улыбнулся, улыбка его была добрая и спокойная. Так улыбаются взрослые, видя нашалившего ребенка. Я смутилась.

— Садитесь, пожалуйста! — сказал он. — Я здесь человек новый, и, если не ошибаюсь, мы еще не знакомы…

Он привстал и протянул мне руку.

— Врач Галия Сафиуллина, — ответила я, пожимая его руку и чувствуя, как краска заливает мое лицо.

Его спокойный, уверенный голос, добрый, внимательный взгляд умерили мое волнение.

— Очень хорошо, что зашли, — сказал он. — Мне уже довелось слышать о вас и слышать только хорошее. Народ говорит, что в Адрасе давно не было врача, а теперь, мол, приехал такой, что лучшего и желать нечего. Вас любят, уважают, почему же вы хотите уезжать? Неужели из-за Галиуллина? Если вам что-либо нужно, говорите, можно будет сделать. Но прежде всего не надо горячиться…

Он встал и прошелся по комнате.

— Не удивляйтесь, что я ворвалась к вам в таком возбуждении, — сказала я. — Виной всему Галиуллин и ему подобные. Я хожу, прошу, требую, и никакого толку. Работать необычайно трудно. Амбулатория находится в недопустимом состоянии. Тут же помещается аптека, тут же и наше жилье. Теснота, грязь, беспорядок. До зимы необходимо расселиться, произвести ремонт. А Галиуллин и слушать не хочет…

— Хорошо, — сказал Курбанов. — Я поговорю с ним.

От него я ушла успокоенная. Думала, что все так или иначе устроится, что можно будет развернуть работу вовсю.

В тот же день, вечером, когда я уехала к больному в соседний колхоз, в амбулаторий побывали Курбанов, Галиуллин и техник-строитель. А наутро меня уже вызвал сам Галиуллин.

— Ну и сердитая! — воскликнул он. — Люблю таких. Так вот что. Есть у меня одна свободная квартира. Берег ее для ветеринара. Ладно уж, даю тебе. Пойди посмотри. Понравится — можешь занять.

Я сидела радостная, не узнавая Галиуллина.

— Завтра заседание президиума, — продолжал он. — Райздрав, техник и ты сама приготовьте смету. Но чтобы не больше двух тысяч. Докладывать будешь ты.

Потом я долго смеялась: «Квартира… даю тебе…» Курбанов, видимо, здорово взгрел его.

Наконец переехала на новую квартиру. Достав тес, гвозди, мел и другие материалы, отремонтировала амбулаторию, аптеку, которую все-таки перевели в другое помещение.

Сколько на все это пришлось потратить сил! За всем надо было смотреть самой. Пришлось не поспать, в другой раз и не поесть, а тут еще уборочная в разгаре, подготовка допризывников, организация яслей. Но ничего, зато дел сделала много.

Бывало, вернешься домой после работы, после выезда в колхоз, еле ноги тащишь. Дети встречают радостно, льнут, ласкаются. И где усталость! Играешь с ними, забавляешься, а там и спать.

Только досыта спать не приходилось. Глядишь, ночью стучат, заболел кто-нибудь. Но я не сетую. Работать, так работать. И, оторвавшись от сладкого сна, я тряслась по дорожным ухабам через темные леса к больным, с нетерпением ожидавшим меня.

Встречаясь с Галиуллиным, досадовала. «Не ему, а врачу надо было дать машину», — думала я, путешествуя на телеге через буераки, а иной раз и шагая пешком. А успокоившись, сама смеялась над своими злоключениями. Но не скрою, когда колхоз «Красная заря» послал за мной свою легковую машину, ехать было приятно. Еду, бывало, на машине и мечтаю: «Глядишь, пройдет несколько лет, и Родина моя каждого районного врача снабдит автомобилем…»

Искэндер!

Прочтя это, не подумай, что я за работой забывала о детях. Нет. Дети — моя радость. Летом мы каждый день ходим купаться. Гуляем по лесу. Иногда бываем в доме отдыха.

Однако этого мало, чтобы по-хорошему воспитать ребят. Детям нужен отец.

Когда прошло года три со дня нашей разлуки, Кадрия вдруг стала задавать вопросы, на которые мне трудно было отвечать.

— Почему у нас нет папы? — спрашивала она. — Вернется ли он когда-нибудь? На кого он похож? Почему он не пишет?

Каждую свободную минуту я уделяю детям. Ведь я для них и мать, и отец. А это очень трудно.

«Дети еще очень малы, — думала я. — Если сказать им правду об их отце, они не поймут».

И, кроме того, не хотелось огорчать их, сказав, что мы разошлись, что отца у них нет.

Ты даже не подозреваешь, сколько мне пришлось передумать в связи с этим.

Что сказать нашим детям? Правду или ложь?

Как только они начинали спрашивать о тебе, я успокаивала их.

— Отец в Москве, — говорила я, — учится там. Кончит учиться и приедет к нам. Привезет нам много гостинцев.

Так, жалея детей и поэтому вынужденная обманывать их, я научилась лгать соседям.

— Муж на учебе, — говорила я им, удовлетворяя их любопытство.

Ради детей, чтобы никто не мог сказать им, что они сироты, что отец бросил их, и вот, мол, они теперь заслуживают жалости, я говорила соседям:

— Муж мой в Москве. Придет время — приедет.

Тяжело жить одинокой женщине. Находится множество людей, которым во что бы то ни стало хочется узнать, почему и когда она осталась одна, когда разошлась с мужем, кто он, что он и т. д. Любят люди залезать с сапогами в чужую душу и топтать ее.

Другие ухмыляются и все норовят узнать: «Не тяжело ли без мужа, не тоскуют ли дети, да и сама я не скучаю ли?»

Однажды мне нужно было съездить по делу в самую дальнюю деревню района — Аккаен. Когда я хлопотала о лошади, встретился мне Галиуллин.

— К чему напрасно гонять подводу? — сказал он. — Сейчас в Аккаен будет машина. Для вас-то место найдется. С этой же машиной и вернетесь. Быстро и хорошо.

Я, конечно, согласилась. Сначала известью было, что поедут четверо. Но когда машина отправилась, то, кроме шофера и меня, в ней сидел один лишь Галиуллин. Как только мы выехали из Адраса, Галиуллин завел разговор.

— Поди, скучно вам одной? — говорил он. — Что поделаешь? Действительно, культурных людей у нас маловато. Вот если б было побольше таких, как вы, — смелых, энергичных женщин, — тогда и росли бы мы не по дням, а по часам. Да. Но вот беда, неохотно к нам едут. Красивым женщинам в деревне скучно! Не так ли?

Он говорил много и долго.

— Вам не холодно? — спрашивал он и, будто бы заботливо накидывая на мои плечи плащ, старался коснуться меня руками.

Он говорил о себе, о своей смелости, о том, что ему не хватает в личной жизни уюта, спокойствия, которых его жена, человек ограниченный, создать ему не может.

Я почти не слушала его. Он спрашивал, я молчала. Впрочем, это не беспокоило его. Он продолжал болтать без умолку. Мне были противны его кошачьи глаза, жирное лицо, деланные вздохи.

Наконец, мы въехали в лес. Галиуллин попросил шофера уменьшить ход и, повернувшись ко мне, начал восторгаться ягодами, цветами, красотой леса, рассказал, как в этом лесу кулаки покушались на жизнь двух коммунистов. И тут же, прервав себя, как-то неловко затянул «Кара урман».