Борис Некрасов - Просто металл

Проценко возразил:

— Ну, в этом-то, допустим, я виноват. На старый прибор Важнов с моего согласия вернулся. Значит, мне и отвечать.

— Не может быть, Федорыч, на участке дел, за которые я не был бы в ответе. А впрочем, ты не волнуйся, — Иван улыбнулся не очень весело, — я полагаю, что нам и на двоих вполне хватит.

С таким настроением Гладких и приехал на центральный стан прииска. Выехал он туда с утра, намереваясь решить попутно ряд вопросов, касающихся текущих нужд участка. Но здесь его ждал ряд сюрпризов, сразу же настроивших Ивана далеко не на мирный лад.

Директор принял его весьма нелюбезно.

— А что сам Проценко не мог по этим вопросам приехать? — холодно спросил он.

— Какая же была нужда нам обоим ехать? — удивился Гладких. — Или на участке уже делать нечего?

— Чем вы там на участке занимаетесь, теперь ясно, — многозначительно заметил Горохов. — И тебе, между прочим, не о шпильках и втулках теперь думать бы надо, а о том, как перед партией оправдаться.

— А я, товарищ директор, не оправдываться сюда приехал, а отчитываться перед бюро. И если за что-то должен отвечать, то отвечу.

— Ответишь-ответишь! Можешь быть уверен!

— Только не надо меня пугать, — обозлился Иван. — Или вы уже решили все? И за себя и за бюро?

— Обо мне не беспокойся. Своими административными правами я знаю, как пользоваться. Кстати, могу доставить тебе удовольствие, чтобы ты сам отвез на участок приказ о своем подопечном.

— О каком подопечном? — не понял Гладких.

— А их у тебя не один? Так я о том самом, который под твоим покровительством и защитой бездельничает, пьянствует, дебоши устраивает. О Воронцове. Хватит ему коллектив разлагать! Мне такие типы на прииске не нужны.

— Воронцова увольняете? — переспросил Иван.

— Его, его, — Горохов положил ладонь на лист бумаги и через стол пододвинул его к Гладких. — Можешь познакомиться с приказом, если желаешь. Кстати, и комсомольский комитет этим типом заинтересовался. Иван хотел было возразить что-то, но сдержался и молча повернулся к двери. Только на пороге задержался и сказал твердо, убежденно:

— Приказ этот вы отмените!

Горохов это заявление его взял на заметку я на заседании бюро решил опередить Гладких. Когда Иван закончил свой отчет о положении на участке, директор спросил:

— Пусть товарищ Гладких расскажет, как они там приютили под своим крылышком злостного хулигана и почему он лично старается оградить его от любого наказания? Больше того, им с начальником участка даже приказ мне удалось как-то подсунуть с благодарностью этому разложившемуся типу. Что это, особый метод воспитания или умасливание влияющей на коллектив шпаны, с которой они не находят других способов справиться?

Иван, как это было ни трудно, старался отвечать как можно спокойнее, понимая, что иначе рискует ничего не объяснить членам бюро.

— Я не считаю, так называемую защиту мной Геннадия Воронцова большей ошибкой, чем, скажем, направление на работу с молодежью Алексея Важнова. Здесь, конечно, мы все вместе с директором виноваты. Больше того, я вообще, не считаю ошибочным наше отношение к Воронцову — ни свое, ни начальника участка, ни всего рабочего коллектива. А в коллективе он пользуется не то чтобы великим уважением, но любовью. Хотя и не лишен известных недостатков, которые тоже всем видны. Но еще до нас воспитанная, в парне прямота и честность, уже доказанная готовность его прийти на помощь товарищу, просто такое хорошее человеческое качество, как смелость и жизнерадостность, даже сейчас вполне искупают некоторые недостатки его воспитания и характера. Кстати, и недостатки-то эти часто менее серьезны, чем у многих из нас.

— Но-но, не перегибай, Гладких. Не перегибай! — строго и как бы удивленно вставил Федоров.

— А что? Непедагогично? — повернулся к нему Иван. — Что ж, может быть, при Воронцове и не следовало бы таких вещей говорить. Но здесь-то почему я должен молчать о том, что думаю? Я готов отвечать за все, что произошло и происходит на участке. Но зачем же сводить счеты? Нет-нет, я в данном случае не о себе. Я — о Воронцове. Не знаю почему, но парень с первого взгляда не приглянулся директору. Может быть, за не всегда уместное острословие свое? Но честное слово, это не основание для увольнения, — Иван замялся немножко, но все же досказал до конца. — Очень не хотелось бы думать, что директор просто решил досадить мне.

Горохов приподнялся и, ища поддержки у членов бюро, картинно развел руками:

— Я попросил бы оградить меня, товарищи. И, вообще, мы сегодня товарища Гладких обсуждаем или директора прииска?

Иван спросил в свою очередь:

— Тогда и я не все понимаю. Здесь что, обсуждается мое персональное дело, как считает товарищ Горохов, или мой отчет о положении дел на участке?

— Мы о твоей работе спрашиваем, — несколько уклончиво ответил Федоров.

Старший геолог поправил:

— Э, нет! Давайте уточним тогда. Это тот редкий случай, когда я выступлю, как формалист. Помнится, мы голосовали именно за этот пункт повестки дня: «О положении дел и состоянии воспитательной работы на участке № 4. Докладчик товарищ Гладких».

— И мне так показалось, — сказал Иван, — Так, разрешите, я все-таки отвечу на вопрос товарища Горохова, как считаю нужным?

— Да-да. Конечно. Ты вправе говорить все, что думаешь, — Федоров постучал по столу карандашом, призывая остальных к вниманию, но добавил: — Только учти, пожалуйста, что мы не собираемся заседать до утра.

— Хорошо, я постараюсь учесть это, но мы ведем речь о живых людях все-таки, судьба которых не может быть партийному бюро безразлична.

Иван был, ну прямо, воплощенное спокойствие.

— Так вот, я никак не могу понять, — продолжал он, — почему поведение Воронцова, в общем-то вполне объяснимое, хотя и далеко не всегда безупречное, вызывает такое, раздражение директора. Почему такое негодование вызывает тот факт, что мы не даем этого парня в обиду, в то время, как тот же товарищ Горохов настаивал, чтобы мы взяли на работу Важнова? Нам убедительно доказывали тогда, что только доверие может помочь человеку избавиться от груза прошлого и что мы не имеем права отворачиваться от него, будь он хоть трижды Важнов. Вероятно, в принципе директор был прав. Но почему тогда этот принцип касается рецидивиста и не подходит к хорошему нашему парню? Пусть мне попробуют объяснить, за что его увольняют? За чувство юмора, может быть? И объяснять это придется не только мне. Я с уверенностью могу сказать, что этого директорского приказа на участке не поймет никто, в том числе и товарищи Воронцова, комсомольцы. Или это тоже не имеет никакого значения?

— Не поймут, — с ехидцей согласился Горохов. — У вас же в комсомольских вожаках сестрица родная этого самого Воронцова ходит.