Анатолий Жуков - Дом для внука

Он все слышит и все замечает. Перед таким и оробеешь, если ты совестливый. Надо ему рассказать о разговоре с Якой и о встрече с Веткиным.

— Ты извиняй, если чего не так, Сергей Николаич, а только непорядок у нас, — решился Чернов. — Хозяевать так нельзя больше и жить нельзя, трудно.

И Чернов выложил все, о чем тревожился последнее время, о чем думал сегодня, идя на ферму. Даже о Борисе Иваныче своем рассказал и его песне про бригантину.

Межов слушал его, подперев кулаком тяжелую голову, изредка переспрашивал, раза два взглянул мельком на часы. Потом, когда Чернов кончил, расправил плечи, вздохнул, потянулся широко, с улыбкой: извини, мол, устал я.

— Добро, — сказал он, с веселой ласковостью глядя на Чернова. — Правильно, Иван Кириллович. Мы тоже сегодня об этом говорили в райкоме, не знаю, выйдет ли толк. Как считаешь?

— Говорить у нас умеют, — уклонился Чернов. — Ты не передумал насчет стройки?

— Не передумал, — сказал Межов. — Одна бригада завтра начнет утятник у Выселок, другую надо бы организовать. Не возьмешься ли?

— А чего не взяться, плотницкое дело знакомое.

— Значит, по рукам? — Межов улыбнулся. — Ну и слава богу!

Широко он улыбался, уверенно. Да и все-то в нем было широкое, основательное: плечи, лицо, лоб, глаза, рот — все просторное, мужское. Вылитый Николай.

— А за нонешнюю промашку ты меня извиняй, Сергей Николаич, — сказал Чернов, провожая директора на улицу.

— Ничего, — сказал Межов. — Не засни толь-, ко, Пелагея говорила, опорос ожидается.

— Что ты, чай, не маленький.

— Доброй ночи.

— До свиданья.

Межов пошел мимо свинарника к воротам, — в свете фонарей чётко была видна его квадратная фигура — у ворот остановился, потом отошел назад, разбежался и, коснувшись рукой верхней жерди, перемахнул, как лось, калду.

Вот что значит молодость, и не подумаешь про такого. Чернов, улыбнувшись, покачал головой и вздохнул. Бывало, он тоже взбрыкивал не хуже, но — бывало. Эх, жизнь, жизнь! Радуешься тебе, надеешься на лучшее, а ты из человека незаметно развалину делаешь. За что ты его мордуешь?

Межову было вовсе не так уж радостно сейчас. Минутное возбуждение и этот детский прыжок он сразу же осудил в себе, как что-то нервное и ему несвойственное. Хотя и легко объяснимое. Когда встанешь в шесть утра, провозишься без завтрака почти до полудня с совхозными делами, а потом высидишь семь часов в райкоме, могут появиться и не такие скачки.

Очевидно, он тщеславный, если согласился на директорство в своем слабеньком совхозе. Остаться бы агрономом, и никаких забот, кроме полеводства, активы и разные длинные собрания задевали бы пореже, зимой можно пожить с Людкой в Москве, поработать в ВАСХНИЛовской библиотеке.

Да нет, дело не в тщеславии, прежний директор был просто безрукий демагог, Межов чувствовал себя униженным, работая под началом такого руководителя.

Что ж, значит, он излишне самолюбив и стал директором потому, что не мог позволить другому командовать собой, не мог допустить, что в совхозе распоряжается человек хуже его во всех отношениях. К тому же это заметили Щербинин с Балагуровым и авторитетом райкома ускорили дело. Может быть, ускорили потому, что были друзьями его отца.

Межов вспомнил, с какой обидой рассказывал Чернов о встрече с Веткиным, который назвал его рабом. И правильно назвал, если под рабством Веткин разумел отношение некоторых к общему делу. Захочу, уеду в город, захочу — перейду в совхоз, а что станется с колхозной землей, это уж забота председателя. Какое же это коллективное хозяйство, если на одном человеке все держится? Старики сейчас растерянно оглядываются, вздыхают, а ты разбирайся в этом наследстве, работай.

В окнах совхозной конторы горел свет — и в бухгалтерии, и в комнатах специалистов, и в директорском кабинете. Полная иллюминация. Бухгалтеры торопятся свернуть квартальный отчет, специалисты ждут наряда на завтрашний день.

Межов вытер голиком у крыльца грязь с кирзовых сапог (давно бы пора замостить или заасфальтировать подъездные пути на фермах) и вошел в прокуренное, пахнущее дымом и застоявшимся теплом помещение.

В бухгалтерии, отгороженной слева, со стороны коридора, застекленным барьером, щелкали конторские счеты, сухо трещал арифмометр главбуха Владыкина, качались в голубом дыму смирные головы «бойцов экономического фронта».

Газетчики, наверно, самые воинственные люди: борьба, фронт, бойцы, передний край — эти слова говорятся о сельских людях, крестьянах и их обыденных делах. Недавно вот бухгалтеров обозвали бойцами, хотя они хорошие добросовестные работники. Полмиллиона, а то и больше убытков насчитают опять эти работники.

Межов толкнул дверь в приемную, за которой был его кабинет, и приветственно кивнул Серафиме Григорьевне, начальнику отдела кадров и одновременно секретарю директора. Сидит за машинкой и читает толстый журнал в ожидании ухода начальства — так приучена.

— У вас какое-то дело ко мне? — спросил Межов, вешая плащ у стенки на гвоздь и не глядя на нее.

Он вообще старался не глядеть на нее, потому что она терялась под его прямым взглядом. Не только она одна терялась, многие, даже старик Чернов отводил глаза, но этот, вероятно, стыдился того, что выпил.

— Я считала, что могу вам понадобиться, — сказала Серафима Григорьевна, откладывая журнал и вежливо поднимаясь. — Специалисты собрались у вас в кабинете, ждут.

Межов поглядел в ее спокойные, тихие глаза и обронил:

— Уже восемь, рабочий день закончился два часа назад.

— Вы правы, но рабочий день окончился и для вас.

Межов нахмурился:

— Вы начальник отдела кадров и член профкома, ответственная, как мне помнится, за контроль по использованию рабочего времени. Именно вы должны были указать мне и специалистам на неумение организовать работу в соответствии с трудовым законодательством.

— На вас не угодишь. — Глаза Серафимы Григорьевны стали заплывать слезами. — Всю жизнь работаю, всегда было правильно, а для вас неправильно.

— Вы не угождать должны, а работать. И так, как этого требуют правила, установленные для всех. Между прочим, зарплату нам платят именно за такую работу.

Нет, не следовало попрекать ее зарплатой, не зря она ее получала, Межов пожалел о своей жесткости, входя в кабинет. Надо было вернуться и извиниться перед ней, но Межов не вернулся.

За длинным общим столом, приставленным перпендикулярно к письменному столу, курили «командиры среднего звена»: зоотехник, агроном, прораб, ветеринар, механик, управляющий центральным отделением, бригадиры полеводческих бригад и заведующие молочной и свиноводческой фермами.

Расселись как у себя дома, и покуривают. Прежний директор приучил, с его показным демократизмом. А тут не демократизм, а отсутствие элементарной вежливости: пришли в чужую рабочую комнату, отлично знают, что Межов не курит, но вот задымили, рассчитывая, что он, недавно сидевший рядом с ними, а не за директорским столом, не станет попрекать. А он станет, только надо спокойнее, не так, как он говорил с Серафимой Григорьевной.