Златослава Каменкович - Опасное молчание

Напрасно старалась Надийка — фельдшерица ни к чему не притронулась.

Надийка ждала, вот сейчас фельдшерица начнет упрекать: мол, зря ей пришлось тащиться в Верхние Родинки, мол, не хворь, а дурь надо изгонять у матери… Но фельдшерица о чем-то таинственно пошепталась с Надийкиной матерью…

В окно заглянула Ева.

— Надийка, что ж ты застряла? Скорее, тебя ждут.

Знает Христина Царь эту птицу, есть у нее сильный клюв и острые когти, с ней надо быть «кроткой, как голубь, и хитрой, как змея…»

— Дьявол… дьявол!.. — затряслась исхудавшая, бледная Олена.

— Если матери станет хуже, хоть ночью, хоть в дождь, бурю, вызывай меня, — громко, так, чтобы услышала комсомольский секретарь, настаивает фельдшерица.

— Может, надо в больницу отвезти? — обеспокоенная, заглядывает в окно Ева, все еще не решаясь уйти.

— Сгинь, сатанинка! Сгинь! — бросается к окну мать Надийки.

— Что я вам сделала? За что вы на меня так? — в голосе девушки недоумение и обида.

— Ева, скажи корреспонденту, — подавленно роняет звеньевая, — не выйду я… скажи, мать заболела…

Казалось, только лес еще не мог расстаться с ночной тьмой и затаенно роптал на людей, которые нарушали его покой говором и смехом, звоном электропил.

Да вот еще неумолчно залился черный дрозд, заспорив с певуньей славкой, уже прилетевшей из теплых краев в родное гнездо.

Этим весенним утром, звенящим птичьими голосами, когда над росистым изумрудом травы стелется дымка тумана, Ганна спешит на полонину.

Просто беда! Местные женщины с незапамятных времен хранят поверье о том, что надо скрывать от окружающих беременность и срок родов, чтобы не «сглазили ребенка». И вот сейчас у молодой доярки, «хранившей тайну», роды начались прямо на ферме.

Якуб Романичук, муж роженицы, прибежал в село за Ганной.

Да, бедняжке было плохо. Опоздай Ганна на какие-нибудь полчаса, все могло бы кончиться трагично и для роженицы, и для ребенка.

Якуб взволнован и горд тем, что у него родился сын. Его выразительные серые глаза исполнены благодарности к доктору.

— Идите, побудьте с женой, — говорит Ганна.

— Женщины меня прогнали, — смущенно разводит руками молодой отец. — Смотрите, председатель идет, видно, уже знает…

Данило Валидуб, в темном распахнутом дождевике с капюшоном, надетым поверх киптаря, подошел к ним. В руках он держал пачку газет. По энергичному, опаленному ветром лицу председателя угадывалось, что он чем-то радостно взволнован.

— Поздравляю, отец! Какое имя сыну дашь?

— Любомир.

— Хорошее имя, — сказал Валидуб. — Да, друзи, значит, будем менять наш перспективный план. Сегодня собираем коммунистов села, надо принять решение. В семь вечера собрание.

— Добре, — задорно блеснули из-под густых бровей глаза Якуба. — Надо обгонять соседей. А помните, Данило Олексович, весну сорок седьмого?

— Когда ты с «энтузиазмом» полеводческую принимал? — лукаво подмигнул председатель.

— Побоялся, верно. До меня там четыре бригадира сменили.

— Но принял? — улыбнулся Валидуб.

— Пришлось. А в бригаде одни женщины. Начну бывало дисциплину подтягивать, а мне деликатно: «Ты, сынок, не распекай, что я опоздала. Сам заимеешь семью да деток, тогда по-другому закукукаешь».

А другая еще поддакнет:

— И этот, как Данило Валидуб, точно дрожжи в тесте!

И повиснет пчелиный гул на весь день, а дело стоит во всех пяти звеньях. Приходилось самому в каждый дом заходить, объяснять, уговаривать…

— Зато когда зацвел лен, а потом созрел, — подмигнул Валидуб, — женщины наши нарадоваться не могли. Из МТС трактор доставил нам невиданную еще здесь льнорвалку. Машина убирала по семь и больше гектаров льна в день.

— И хороший урожай льна собрали? — спросила Ганна.

— Лен дал тогда колхозу семьсот тысяч дохода, — отозвался Валидуб. — А еще через год мы уже имели общего дохода полтора миллиона рублей.

Подошла пожилая доярка Мокрина Беда, родная сестра покойной матери Данила Валидуба.

— Тетя Мокрина, еще студеная роса на траве, рано ходить босиком, — заметила Ганна. — Можно простудиться.

— Привыкла, — усмехнулась Беда. — Слушай, Данило, я тоже могу надоить больше молока от каждой коровы. Хочу переписать свое обязательство.

— В добрый час! — улыбнулся Валидуб. — Кормами у нас коровы не обижены, так что держите свою марку, доярки!

— И премия будет? — подмигнула племяннику Беда.

— А как же!

— Так вот, чтоб ты знал: самая главная премия для доярок сейчас — баню на ферме поставь. И чтоб с дождичком, как в кино показывали.

— Уже запланировали. Построим. И душ будет, все — как в кино! — звонко и раскатисто засмеялся председатель.

Мужчины проводили Ганну до реки.

— Не заблудитесь одна? — спросил Валидуб.

— Я сейчас в Белый Камень иду, — сказала Ганна. — Тут, если через гору, два-три километра. Дорога мне знакомая.

— Могу проводить, — с истинно рыцарской готовностью предложил Якуб Романичук.

— Не беспокойтесь, вам и без меня хлопот по горло.

Они попрощались до вечера.

Ганна, не оглядываясь, быстро поднималась по тропинке. Думая о Валидубе, укорила себя, припомнив, как она тогда легкомысленно, не имея ни малейшего представления о человеке, сделала заключение: «Такой на зеленый лес посмотрит — лес завянет!..»

Теперь она себе говорит:

«Светлая голова у председателя и золотые руки…»

Да, такой весны, какая выдалась в прошлом году, даже старики припомнить не могли. Дожди в Карпатах лили днем и ночью.

Горевали колхозники. Ходил мрачнее тучи председатель Валидуб.

Посеяли кукурузы в пять раз больше, чем в предыдущем году, а когда, наконец, показались всходы, у людей сердца сжались: что же теперь будет?

На общем собрании колхозников Данило Валидуб сказал:

— Солью сыт не будешь, думою горя не размыкаешь. Надо спасать урожай.

Нелегко из лунок, где растет по четыре-пять всходов, выдергивать стебли, а потом делать подсадку на площади в пятьдесят гектаров, разбросанных по склонам гор.

Кто работал охая, открыто ропща: мол, выдумал председатель «забаву», а народ страдает!

Но большинство, видя, что Данило Валидуб сам от зари до зари в поле, что вся его семья не покладая рук трудится на кукурузе, делали свое дело терпеливо и добросовестно.

На пятый день Маричка со слезами взмолилась:

— Папа, я спины не могу разогнуть. Можно, я сегодня не выйду в поле?

— На работе нет родни, дочка, — сказал отец, — Сейчас каждая пара рук нужна. Завтра уже ликвидируем всю изреженность и — шабаш!

В субботу, когда вся работа в поле закончилась, поздним вечером председатель зашел в больницу.

— Ганна Михайловна, голубонька, дайте мне какого-нибудь снадобья, башка разламывается.