Александр Попов - Выстрел с Невы: рассказы о Великом Октябре

— Бей их! — исступленно крикнул солдат. — Бей!

Он прицелился, выстрелил в юнкера. Юнкер упал. Этот бешеный крик, этот выстрел словно электрическим током пронизали Акимку.

— Бей их! — так же бешено заорал он.

Акимка чуть отодвинулся от солдата, вскинул винтовку, выстрелил прямо в цепь юнкеров. И снова двинул затвором, вогнал патрон, выстрелил. Все помчалось в каком‑то диком вихре. Выстрелы гремели оглушающе. Кто‑то кричал исступленно. Кто‑то ругался. Юнкера падали… один, другой, третий… Их цепь сразу поредела. Юнкера не ждали нападения из‑за часовни. На момент они приостановились. Часть их бросилась сюда, к часовне. Бегут! Бегут! Ближе, ближе… Бешеные лица, злые треугольные глаза… Выстрелы затрещали ливнем. Два солдата, как подброшенные, кинулись навстречу юнкерам со штыками наперевес. Вот добежали, сцепились и кучами упали на мостовую. Акимка выскочил на мостовую и, припав на колено, стрелял в юнкеров.

Вдруг позади него раздались выстрелы, топотом множества ног, и грянул крик:

— Ур–ра! Бей их!

Акимка оглянулся. Из‑за угла гостиницы «Националь» плотной массой бежали солдаты и рабочие, стреляя на бегу. В момент они очутились рядом с Акимкой… вот у часовни… вот ударили в штыки. Цепь юнкеров разорвалась, рассыпалась. Часть их помчалась вниз по Моховой, часть назад, в ворота углового дома. Крыши домов сразу опустели, словно там пронесся сметающий ветер и умчал юнкеров.

— А–а-а–а! — сквозь гром выстрелов послышался торжествующий неумолчный крик, — Наша взя–ла!..

И, подняв высоко над головой винтовку, Акимка заорал во всю силу:

— Ур–ра! Наша взяла! На–ша взя–ла–а-а!

Над домами послышался пронзительный свист. Он приближался и становился все громче. Через мгновенье свист достиг своего предела, к нему присоединилось еще пришептывание, затем странный звук удалился в направлении высокого и мрачного кирпичного здания. Там раздался глухой удар, вокруг задрожала земля, внизу посыпались стекла.

— Еще один, — шепнул Семка.

— Да, и все оттуда, — указал Тарасик на горизонт.

— Как к вечеру, так и начинают. Так и палят. Это наши?

— Наверно. Мамка говорила, что они установили пушку у Зоологического сада. Прямо в воротах.

— Ты, Караська, только не ври. Как это в воротах? Откуда мать знает?

— Я и не вру. Она к батьке ходила. Ты об этом никому не говори. Она носила ему ватную куртку и хлеба. Вот и видела все своими глазами.

Они помолчали. Потом Семка сказал:

— Значит, Карась, фабрика теперь не работает? Небось твой отец не один оттуда ушел.

— Все ушли. Еще до начала стрельбы работать бросили. По гудку. И не переодевались, а так и пошли в чем были. Ружья им где‑то достали. Батька домой даже не зашел. Мать поэтому‑то и ходила.

— Моего тоже пятые сутки нет…

Он в Красной гвардии сейчас. Я знаю. Так всех наших называют. Мне Андрейка рассказывал.

Вверху опять засвистело. Это был протяжный, стонущий звук. Он проникал в самую середину тела. Давил в низ живота, а голова при этом невольно вжималась в плечи: почти инстинктивно от страха. Семка и Тарасик высовывались в слуховое окно на чердаке четырехэтажного дома. Подоконник был расположен высоко от пола, и они, чтоб удобнее смотреть с крыши вниз, подложили под ноги полено. Ребята прятались за подоконник каждый раз, когда слышали этот свист.

— Хорошо, что сегодня нет дождя, —заметил Тарасик. —А вчера ночью был…

— Я все равно пришел бы сюда, пусть хоть и дождь, —сказал Семка, — Я не могу больше сидеть дома. Окна занавешены, света нет. Сестра и мать все время ревут. И главное, не узнаешь, что же там?..

Он привстал на носках и показал рукой вниз, где виднелся небольшой грязный дворик. Железные проржавленные ворота закрывали его от внешнего мира. В эти ворота упирался тупик, который в свою очередь выходил на широкую улицу. Она была пустынна, так же как и другие улицы, на которых Семка и Тарасик не замечали ни одной живой души. По улице валялись разбросанные в беспорядке различные предметы: поломанные стулья, столы, полосатые матрасы. В некоторых местах вся эта рухлядь образовывала полуразрушенные баррикады, перегораживающие улицу. У одного фонаря лежала разбитая пролетка. Сам фонарь был согнут. Сокрушительная сила перекрутила его железный ствол вокруг оси, как витой хлеб. В этом месте у двухэтажного каменного дома не хватало угла. В отверстии торчала двухспальная деревянная кровать с отбитыми ножками. Висел на длинных белых электропроводах граммофон со сломанной трубой. Налево, далеко, в самом конце улицы, были повалены поперек мостовой грузовик и две подводы. Между ними и на них аккуратно лежали мешки с песком. Их было очень много. Они плотно прилегали друг к другу. Издали это походило на соты. Людей за этими укреплениями не было заметно. Сероватая мгла струилась над мешками.

Но больше всего Семку и Тарасика привлекал правый конец улицы. Там не виднелось баррикад. В обитом и облупившемся кирпичном здании, стоявшем поперек улицы, все окна были забиты мешками с песком и серыми валиками из свернутых тонких казенных матрасов. У кирпичного здания на крыше зияла огромная дыра, в стенах темнели бреши, и поэтому дом имел мрачный вид. Он казался заброшенным, но от него веяло опасностью. Дом со своими дырами в стенах напоминал полуразвалившийся от времени череп, из которого вот–вот могла выползти змея. В одном из окон торчало древко с трехцветным царским флагом. В доме сидел враг. Это были казармы школы прапорщиков. В них с самого начала октябрьских событий укрепились юнкера. Они отсиживались там и мешали рабочим отрядам с Пресни пройти к Брянке и на Арбат. Изредка они делали вылазки в близлежащие дома и терроризовали жителей: уводили мужчин и расстреливали.

— Еще бы три снарядика, и им бы капут, — произнес Тарасик.

— Ну да, капут. Их там, наверно, больше сотни засело. Когда‑то всех перебьют…

— Нет, если бы как следует нацелиться, тогда можно было бы. Дом‑то ведь рухнет.

— Что дом! Разве в него с такого расстояния попадешь? Нашим и не видно его оттуда. Целятся наугад. Вон, смотри, опять не попало!

Оба быстро спрятались за подоконник, присев на корточки. Воздух внезапно с воем и грохотом раскололся. На чердаке ребятам сначала не хватило воздуха. Они раскрыли пересохшие рты, а затем в слуховое окно резко ударила воздушная волна, и в уши будто бы воткнули пробки. Стало больно барабанным перепонкам. Этот взрыв был самым сильным за весь день. Тарасик даже зажмурил глаза.

— А что, если бы не долетело? — шепнул он через минуту. — Тогда бы в нас…