Владимир Хазанский - Спросите у берез…

— Хорошо, — ответила вторая и, обернувшись, что-то тихо передала дальше.

Призраки шагали длинной и ровной цепочкой, через равные интервалы, не спеша, как люди на похоронах. Только те бывают в черном, а эти, как и положено быть бесплотным существам, в светлом. От напряжения и, конечно, от страха у Аниськи выступил пот на лбу и холодная дрожь прошла по всему телу.

Когда последняя тень скрылась в Юлькиной бане, Аниська приподнялась, собираясь уйти. И вдруг… Следом за призраками из-за кладбищенских деревьев вынырнула совсем иная, темная тень. Метнулась влево, потом вправо. Оглянулась и поползла, крадучись, за теми, что скрылись в бане. Ни дать ни взять — настоящий черт. Ходит вприпрыжку, вертит головой, будто что-то замышляет.

Правда, у «черта» нет хвоста и рожек. И очень уж он похож на человека. Явно чем-то напоминает Леньку Ярыгу. Он! Теперь уже нет никакого сомнения. Ну и чудеса! Ленька вместе с призраками. Говорят же все, что он ведет двойной образ жизни.

Аниська была так потрясена увиденным, что, когда вернулась домой и снова легла в кровать под теплое мамино одеяло, неприятная дрожь где-то внутри все еще продолжалась. В углах комнаты ей стали мерещиться какие-то фигуры. Они двигались, тихо о чем-то шептались, делали друг другу таинственные знаки. И среди них был Ленька-дурачок. Аниська почти не спала всю ночь, а утром не выдержала и сказала братьям:

— Все это правда. Призраки существуют. С кладбища они ходят по ночам к нам, в деревню…

— Не болтай, — рассердился Григорий.

— Сама видела. Сегодня ночью…

Григорий опешил. Вот егоза! Смелая! Даже этот слух проверила.

— Слушай, Аниська, запомни крепко, — сказал он, не приказывая, а прося, — ты ничего не видела и не слышала.

— Почему? — Густые брови девочки поднялись вверх.

— Потому, — пояснил Григорий, — что это никакие не призраки, а люди. Наши люди, которые прячутся от немцев. Понятно?

— Понятно, — произнесла Аниська механически.

Теперь она была окончательно ошеломлена. После фантастического — в реальное, человеческое, как-то не верилось. Она уже привыкла к тому, призрачному миру. Ленька-дурачок в нем тоже был больше к месту. Зачем ему только прятаться? Днем ведь ходит на виду у всех. Хотела спросить об этом Григория, но не решилась. И так он на нее сердится. Видно, происходит что-то такое, чего она до конца не может понять. А может и не должна…

Если бы жители Прошек были чуть наблюдательнее, они бы давно уже заметили, что над крышей бани колхозницы Юлии Павловны Лукашонок вьется дымок не только по субботам, а каждый день. Может быть, тогда бы они догадались, что баня топится не для того, чтобы в ней мылись.

Но у каждой семьи было свое горе, свои заботы.

В действительности баня была своеобразным пунктом обогрева людей. Холодными зимними ночами здесь согревались жители лесных, наспех построенных землянок. Их готовили не для зимы, а как временное летнее прибежище. Делалось это в первые дни войны для того, чтобы переждать бомбежку деревни. А тут случилось такое…

В Освее с давних времен рядом с белорусами и русскими жили люди, у которых глаза и волосы были немного темнее, чем у всех. Правда, теперь среди них были и светловолосые. Время стерло разницу, перемешало людей, сроднило судьбы. Они говорили на исторически сложившемся языке жителей этого края, хотя многие не забывали и свой.

И вот пришли гитлеровцы. Они стали трубить о несхожести крови у людей разных народов, об особой миссии немцев, как представителей высшей расы. Печальные, полные тревог вести приходили в Освею из Витебска, Полоцка и других мест. Рассказывали об особом режиме за колючей проволокой, о массовых расстрелах, о страшных еврейских гетто.

По-разному воспринимали люди эти слухи. Одни — с тревогой и страхом, другие — с недоверием.

Худощавый фотограф Евгений Бордович бежал из Польши, когда туда пришли фашисты, знает многое. Немало повидал и сам. Уже тогда, в 1939 году, гитлеровцы придумали варшавское гетто, начали сооружать в лагерях крематории, изобрели проклятые душегубки. Евгений видел, как гитлеровцы гнали через мост большой реки беззащитных людей и, забавляясь, сбрасывали их вниз.

В Советском Союзе фотограф почувствовал себя словно в другом мире. Не было больше постоянного страха за жизнь, вопроса, как свести концы с концами. Была работа по специальности, ощущение равенства со всеми. Жизнь еврейской бедноты — часовщиков и фотографов, портных, сапожников и мелких лавочников — можно было увидеть здесь только на старых полотнах художника Ю. Пэна, картины которого Бордович видел в Витебске.

Молодой фотограф быстро подружился с парнями из Освеи, научился даже играть в футбол. Последняя игра была назначена на воскресенье 22 июня 1941 года.

Она не состоялась…

Вначале казалось, что немцев задержат у границы, отбросят. А потом он, Евгений Бордович, вместе с другими пойдет освобождать Польшу, те дорогие места, где вырос и где остались его родители и братья. Но немцы быстро продвигались и вскоре заняли Освею. Начались долгие, невыносимо тоскливые дни оккупации, полные страха за жизнь и всевозможных унижений.

Отчаявшись, Евгений задумал бежать. Уговорил на это еще одного знакомого парня.

— Уйти бы не плохо, но куда же мы побежим? — спросил тот.

Женя и сам толком не знал куда — лишь бы подальше от гитлеровцев, от их насилия и издевательств.

Перебрались пока в деревню Остров, что прижалась к самой воде на вдававшейся в Освейское озеро косе. Днем жили в лодке, которую загнали в густые камыши, а по ночам ходили в деревню за продуктами. Так продолжалось две недели. А что делать дальше?

Решили сходить в Освею, разузнать обстановку.

И вот эта неожиданная встреча с Василием. Евгений словно пробудился, превозмог прежнее оцепенение. Нельзя сказать, чтобы он сразу понял все, о чем думал и к чему стремился Василий. Но куда увереннее и бодрее почувствовал себя. Всегда легче человеку, когда рядом есть друг, когда ты не одинок, а вместе с другими, близкими тебе по духу людьми.

Через три дома от прежней квартиры Бордовича жил выпускник школы Исаак Смирин, заядлый футболист, комсомолец. Парень думающий, серьезный. Чуть подальше — Лева Гельфанд. Тоже школьник и тоже комсомолец. Но полная противоположность Смирину — с ветерком в голове, бесшабашный, отчаянный спорщик. Женя присмотрелся к ребятам, намекнул о разговоре с Василием. С удивлением узнал: ребята раздобыли кое-какое оружие, твердо решили не сдаваться без борьбы.

Это был обычный день. Жизнь в поселке шла своим чередом. Казалась, как и прежде, неторопливой, размеренной. Только все вроде ждали чего-то. Толпились у здания управы старики и подростки, читая новые приказы. Куда-то спешили немцы. На улицах дежурили полицейские.