Владимир Хазанский - Спросите у берез…

Солнце еще раз напомнило людям: может быть непогода, могут быть тучи. Но солнце сильней. Ничто не может закрыть его лучезарный, рождающий счастье жизни свет.

Он стоит как память о нашей тревожной молодости, как знак нашей дружбы огненных военных лет.

За окном густой мрак. Темно и в этой комнате, где за небольшим столиком, тесно прижавшись друг к другу, молчаливо сидят люди. Кто-то закурил. Тогда Мария Прошко, она ближе всех к окну, плотней задвинула занавеску. По выработавшейся уже привычке. Чтобы не было видно на улице.

— Может быть, начнем? — нарушает молчание Мария Сосновская.

— Да, пора, — соглашается Александр Гром.

— А как же я буду без света записывать? — спрашивает Женя Фроленок.

— Как всегда делали, — говорит Петр Лукашонок, — запоминай, а запишешь потом.

— Тогда внимание, — пользуется правом председателя Александр, — собрание Прошковской подпольной комсомольской организации объявляю открытым…

Интересно, какое оно по счету, это собрание?

Накануне решили уточнить. Знакомой стежкой отправились в глухую лесную чащу. Быстро отыскали небольшую поляну.

Вокруг поляны, укрывая ее от ветров, плотным кольцом выстроились стройные ели. Какая же из них та, под которой спрятана бутылка?

— Ищите зарубку, — посоветовала Ефросинья Прошко, — она где-то внизу под большой веткой.

Обошли каждую ель, искали внизу и вверху, но отметку не нашли.

— Деревья — как люди, — сказала Женя, — и на них затягиваются раны.

Сказала и припомнила то лето, когда она вернулась в родные Прошки. Как ни всматривалась вокруг, никак не могла представить себе контуры бывшей деревни. После пожара остаются хоть печные трубы. Но тут и их не было. Даже бывшие улицы заросли бурьяном. Ничто не напоминало о том, что здесь когда-то жили люди. Оккупанты сровняли с землей все. Случайно сохранившуюся грушу в одном из садов — и ту спилили.

Чтобы убить, уничтожить все живое.

О деревне, о ее улицах напоминали лишь чудом уцелевшие березы у края дороги. Они единственные свидетели того, что здесь было. Березы видели, как ночью комсомольцы-подпольщики проносили на свой склад оружие. Видели, как уходили непокоренные люди в партизанский отряд. И видели горе деревни, ее трагедию и тот незабываемый день, когда многих прошковцев, в числе которых была и Аниська, уводили на муки и смерть гитлеровцы.

От картины, которая больно пронзила сердце, сами собой стали слагаться стихи:

Страшно, невыносимо больно было смотреть на родную истерзанную землю. Но жизнь начала пробуждаться и здесь. Спасшиеся от уничтожения во время карательной экспедиции, жители Прошек понемногу стали налаживать свой быт.

Вначале соорудили небольшую будку из еловой коры. А Герасим Яковлевич Фроленок построил даже землянку. И первые жители, не спрашивая разрешения, ютились у него. Здесь нашла кров и Женя, прошедшая путь от рядовой подпольщицы до помощника комиссара партизанского отряда по комсомолу.

— Что думаешь делать? — спросил ее тогда старик.

— Учить ребятишек.

— Учить?.. — Фроленок раскрыл рот от удивления. — Где? Да и почти некого…

— Все будет.

А через несколько дней состоялось первое занятие в школе, которую организовала она же, Женя. Уроки проходили в саду, у спиленной немцами груши. Пригодилась и она. Служила и партой, и столом. На стволе разместилось девять первоклассников. На пне, как на стуле, сидела учительница. С интересом заучивали буквы семилетние и более взрослые ребятишки, которые из-за войны пришли в школу с опозданием.

Не было часов. Время занятий определяли по солнцу. Подымется оно на востоке на три метра над лесом, значит пора в школу. Сделает пол-оборота — уроки окончены.

Когда загуляли над Прошками осенние ветры, в школе стало неуютно. Она переместилась в ту же землянку Герасима Яковлевича.

Прошел всего один год, и уже появились первые срубы. Прозвенел звонок в небольшой деревянной школе. Постепенно стала налаживаться жизнь.

Теперь Прошек не узнать. Новые дома, сады. Но стежки-дорожки в поля и окрестные леса все те же, что проложили люди давным-давно.

Одна из них огибает деревню, идет берегом реки и, углубляясь в лес, выходит к широкой поляне. Здесь она соединяется с двумя другими дорогами. В центре их сплетения, в некогда глухом уголке, вырос курган. Небольшой с виду. Но есть в нем что-то такое, что волнует всех, кто сюда приходит.

Земля, где воздвигнут курган, — особая. Это стык трех братских республик. Дуб на его вершине, как символ единения и братства. От кургана расходятся три аллеи — молодые клены в сторону России, березки — к землям Белоруссии, липы — к Латвии. Как три судьбы, соединенные в одну, большую и неразрывную.

— Вот эту, — показывает на одну из березок Михаил Дубро, — посадил Василий. Присматривал за ней, пока она не прижилась.

Михаил Дубро вроде хранитель кургана. Он живет здесь неподалеку, в той же деревне Заборье, откуда когда-то вместе с Александром Громом пришел на связь с белорусскими подпольщиками. Он, дорожный мастер, был в числе тех, кто закладывал курган дружбы. Следом за ним по горсточке земли принесли к его подножию и другие прошковские подпольщики.

Теперь об этом кургане знают многие. Ежегодно в первое воскресенье июля здесь проводится традиционная встреча партизан трех братских республик, которые вместе сражались против общего врага. Приезжают и создатели кургана.

Есть в Прошках еще одна дорожка. Она ведет в конец деревни, к густым кустам роз. Сюда идут с большим душевным трепетом. Тихо стоят у строгого мраморного монумента. Молчат и думают о суровых годах войны, об отважном коммунисте Григории Лукашонке, который создал здесь комсомольское подполье и умело руководил им.

Этот монумент воздвигли ребята из 2-й Верхнедвинской школы. Беспокойные следопыты разыскали бывших подпольщиков и партизан, они же помогли им встретиться.

Многие помнят, как гудела, волновалась в тот день школа. Она принимала дорогих гостей, которые приехали со всех концов страны. Из далекого Казахстана прибыл Галим Ахмедьяров. Друзья встретили его как родного, не могли наговориться. И грустно умолкли, когда кто-то произнес имя Василия Лукашонка. Не было больше в живых их бывшего вожака. Он умер от ран, полученных в войну, едва успев написать свои записки.

— Жаль, что Ивана Кузьмича Захарова не пригласили, — говорит Мария Сосновская, — он ведь тоже наш.

Его, бесстрашного коммуниста, который вывел молодежь района на дорогу открытой партизанской борьбы, бывшего комбрига и секретаря подпольного райкома партии, Героя Советского Союза, они считают своим — прошковцем. Как считают своими Симацкого и Литвинова, — тех коммунистов, что руководили комсомольским подпольем, всячески помогали ему.