Лидия Вакуловская - Вступление в должность

Возле покинутых каркасов, чуть поодаль от кучи хлама, развели костер, вскипятили чай. Володька нашел толстый моток новенькой проволоки, отнес его в сани. Корреспондент обнаружил жестяную коробку, полную малокалиберных патронов, забрал ее с собой, сунул в кукуль.

…Слава опять собрался поспать, вскочил на ходу в сани. Влезая в кукуль доктора, он сказал корреспонденту:

— Между прочим, я уточнил: Володька Пашку не трогал.

— Выходит, это я ее разукрасил? — хмыкнул корреспондент.

— Сама разукрасилась. Не хотела его пускать, выскочила за ним в сени и бухнулась в потемках.

— Неправда, — сказала Славе Любушка. — Она сама мне сказала: «Мой муж, если захочет — пусть бьет».

— Это она тебя пугала, чтоб ты Володьку боялась, — засмеялся Слава. — Да ты плюнь, Пашка его ко всем ревнует. Даже к моей тетке цеплялась: о чем, мол, тетка с ним говорила, когда возле магазина стояли?

— По-моему, он без прав ездит, — сказал корреспондент. — Судя по тому, как потеряли водило. Учишь его, что ли?

— А почему не научить, раз хочет? Ездит без прав — поедет с правами, — ответил Слава, скрываясь в кукуле.

Но он так и не уснул. Поворочался-поворочался, вылез из кукуля, побежал в кабину.

И снова навалился черный вечер, затем черная, безлунная ночь в чуть приметном свечении морозных звезд. И снова впереди трактора шел с чадящим факелом Володька. Только сопки больше не переваливали — ехали по ровному, если ровным считать вспучившееся мерзлыми кочками болото.

А на рассвете навстречу трактору вынеслась оленья упряжка с Даниловым на нартах. Все поспрыгивали на землю, окружили Данилова — мужчину средних лет, в телогрейке, в торбасах, без шапки, кривоногого и широколицего.

Данилов до ушей улыбался, выставляя клыкастые прокуренные зубы, всем подавал руку:

— Драстуй, доктор!.. Драстуй, Пашка!.. Драстуй, Володька!.. Драстуй, Славик!.. Так ты наш зоотехник? Драстуй, зоотехник!.. Ай, как хорошо, что едешь!.. Я на сопка был, трактор слышал… Почта большой идет? У кого почта?

— Почта у меня, — ответила Любушка, — Вам три письма есть. И всем есть письма.

— Ай, как хорошо! — еще больше возрадовался Данилов. — Месяц почта нет, жена плачет: «Не знаю, как мой сын техникум живет, не знаю, как учится». Плохо, когда женщина плачет!

— Как ее здоровье? — спросил доктор.

— Хорошо здоровье, — ответил Данилов.

— Зажило ухо? — удивился доктор.

— Ухо болит, нарыв большой стал, — сказал ему Данилов. И Любушке: — Давай почта, я вперед поеду, жену успокою.

— Почта под мешками, сейчас не достать, — ответила Любушка.

— Ну, хорошо. Ну, поехал, — сказал Данилов. — За болото лево повернуть, там два сопка будет, мы там стоим. Часа два поедете. Мы ждать будем: рыбу жарить, мясо варить. Водку везете?

— Нет, только вино вермут, — ответила Любушка.

— Хорошо вино вермут, — улыбался Данилов. — Я вперед поехал.

Пара крепких, упитанных оленей легко подхватила нарты и унесла Данилова, оставив в морозном воздухе тонкий звон колокольчиков.

Данилов исчез так же внезапно, как и появился.

В зеленой мшистой долине посреди двух невысоких зеленых сопочек стояли четыре брезентовые палатки. Три протянулись друг за дружкой, одна отскочила за бугор. Из палаток торчали железные трубы, пыхкали дымом.

Остановились возле той, что за бугром. Данилов сразу распорядился, где кому жить.

— Доктор у меня будет, зоотехник туда пойдет, — показывал он на палатки. — Ты туда, Пашка, — свой мама…

Любушка тут же сказала Данилову, что сегодня праздник — День работников сельского хозяйства, что надо бы всем собраться, поговорить о празднике и немножко о делах.

— Как не соберемся, как не поговорим? — отвечал ей Данилов. — К Егору пойдем, там палатка большой. А сейчас как соберешь? Сейчас Николай и Васин в стаде, Егор за бараном в сопка пошел.

— Да сейчас и не надо, сейчас я буду товары отпускать, — ответила Любушка. — Зовите всех, пусть все идут получать.

Однако звать никого не требовалось — «все» уже были возле саней: три женщины — одна молодая и две старые, с десяток мальчишек пяти — семи лет, штук тридцать собак, сбежавшихся ото всех палаток, и два молоденьких олешка с короткими твердыми рожками.

Корреспондент, доктор, Володька с Пашей и Слава сразу же забрали из саней свое имущество и разошлись по палаткам. А Любушка осталась распоряжаться привезенным грузом.

Сначала, чтобы расчистить подступы к ящикам, нужно было освободить сани от мешков с кормом и солью-лизунцом для оленей. Данилов, единственный здесь мужчина, охотно взялся ей помогать. Он хватал за чуприну мешки, легко сбрасывал их на землю, оттаскивал подальше от саней. Любушка подтягивала к нему мешки. Мешки были тяжелые, и Любушка сбросила с себя стеганку, а потом и верхний, более толстый свитер. Женщины, дети и даже собаки молча наблюдали за разгрузкой. Затем в санях появился Слава, отстранил Любушку от мешков.

— Дай-ка я поворочаю, — сказал он ей. — Снеси пока свои вещи в палатку.

Взяв рюкзаки и кукуль, Любушка понесла их в палатку, на которую ей прежде указал Данилов. Несколько собак тут же отделились от остальных, с лаем кинулись за ней. Любушка не обращала на них внимания, зная, что лают они просто так, для острастки. И знала, почему именно эти собаки, а не все, бросились за нею, увидев, что она направляется в крайнюю палатку. Значит, эти собаки принадлежат тем, к кому ее поселили.

Вещи она сложила возле палатки, пошла назад к саням, сопровождаемая дерущими глотки собаками. Но как только приблизилась к саням, собаки умолкли, смешались с другими. Все они — рыжие, черные, белые, с лохматой шерстью и гладкие, — вытянув морды, уставились на сани, будто хотели уяснить: а для них привезено что-нибудь или нет?

Когда с мешками покончили, настала очередь делить продукты и товары. У Любушки была тетрадь, а в ней все записано: какие продукты и товары заказывала каждая семья. Список передали ей в конторе, она переписала его в тетрадь, получила по нему в магазине все нужное и по нему же собирались распределять. Первой в списке стояла фамилия Никитова, и Любушка спросила женщин:

— Кто из вас Никитова?

Одна из старух заулыбалась, закивала:

— Я, я!.. Саша Ивановна! — показала старуха на себя рукой. Руки ее были втянуты в рукава широченной телогрейки, и казалось, что у старухи нет кистей.

— Подходите, будете получать, — сказала ей Любушка. И спросила: — Сколько у вас сгущенки? — Ящики со сгущенным молоком находились сверху, Любушка с них и начинала.

— Три ящик, три ящик! — закивала Саша Ивановна и проворно высунула из рукава телогрейки три коричневых пальца, будто опасалась, что ее не поймут.

— Почему — три? — заглянула в тетрадь Любушка. — Вы пять ящиков заказывали.