Лидия Вакуловская - Вступление в должность

Николай сперва сидел с ними, собирался поспать после ночного дежурства, потом вышел и где-то запропал. Заходил Слава, звал Любушку на охоту.

— Пойдем с нами, постреляем часок, — говорил он Любушке. — На сопках куропаток полно. Володька идет и доктор.

— Нет, лучше завтра сходить, — ответила Любушка.

— Да пошли, — настаивал Слава.

— Нет, посижу с Олей, — отказалась Любушка.

— Ну, смотри, — сказал Слава и ушел.

…Проснулся и заплакал маленький. Оля бросила пришивать к шапочке тесьму, взяла его на руки, стала кормить грудью.

Палатку затоплял полумрак. Свет проникал, в нее сквозь слюдяное оконце, врезанное в брезентовую стену. Не заметив нигде лампочки, Любушка спросила Олю, почему у них нет электричества, ведь Казарян говорил, что в бригаде работает движок.

— Движок поломался, — объяснила Оля. — Его в тайге бросили.

— Давно поломался?

— Давно, уже месяц.

— И нельзя починить?

— Кто починит? Один Николай умеет движок крутить, он сказал: навсегда поломался.

— А Казаряну сообщали?

— Не знаю. Может, сообщали, может, нет.

Любушка спрашивала Олю о том, о сем, желая побольше узнать о бригаде. Спросила: есть ли у кого приемник, например, «Спидола» или «Альпинист», и слушают ли они передачи?

— У Никитова был, теперь поломался. Мы тоже заказывали, но не везут.

— А давно заказывали?

— Давно, прошлой зимой.

Еще Любушка спросила, не пробовали ли они делать полы? Полы она видела на Чукотке, когда ездила туда на практику. Оленеводы сбивали складные полы из ящиков, возили их с собой, стелили в ярангах. Не во всех, конечно, ярангах были полы, но в некоторых все-таки были.

— Васин делал, — ответила Оля. — Одну зиму возил и бросил. Тяжело возить, других манаток много.

Оля неплохо говорила по-русски. Впрочем, Любушка, раздавая продукты, убедилась, что здесь все говорят по-русски — одни лучше, другие хуже. И в разговоре легко переходят с русского на эвенский и наоборот.

Оля долго кормила маленького. Он откидывался от груди, весело агукал, сучил толстыми голыми ножками и начинал ни с того ни с сего плакать. Оля торопливо совала ему грудь, маленький успокаивался. Снова агукал, плакал и затихал, поймав толстыми губами смуглый тугой сосок.

За палаткой послышались громкие голоса и брань. Любушка насторожилась. Кто-то матерно ругался сиплым простуженным голосом. Другой голос, тоже сиплый, надрывно выкрикивал одно и то же: «Гадюка, гадюка!..»

— Что такое? — беспокойно спросила Любушка Олю.

— Данилов напился, теперь начнется, — ответила та. И сказала старшему мальчику: — Позови отца.

Мальчик сполз с одеяла, сунул ноги в валенки и выбежал. Любушка стала натягивать торбаса. Как это Данилов мог напиться? — недоумевала она. Что он, с ума сошел? Ведь он должен всех собрать, сегодня праздник, она приготовилась всех поздравить…

Любушка выглянула из палатки и оторопела. Драка была в разгаре. Схватив с земли кол, Данилов кинулся к Васину, выкрикивая при этом всякие ругательства. Васин тоже подхватил с земли толстую лесину, пошел, размахивая ею, на Данилова.

— Бей, гадюка, бей! — кричал Васин. — Чего тебе надо?! Гадюка!

Данилов занес кол над белой головой Васина, но тот выбил его ударом лесины.

— Убью!.. — прохрипел Данилов и с размаху ударил Васина кулаком в лицо.

Все это произошло в считанные секунды, когда Любушка не успела еще ничего сообразить. А сообразив, кинулась к ним.

— Что вы делаете! — закричала Любушка. — Перестаньте драться!

Данилов и Васин уже катались по земле, бутузя друг друга. Данилов был в одной нижней сорочке, разодранной на груди, у Васина по лицу текла кровь.

— Перестаньте! Сейчас же перестаньте! — останавливала их Любушка, забегая то с одного, то с другого боку и не зная, как их разнять.

Данилов подмял под себя Васина, сдавил его руками за шею, стал душить.

— Пустите! Данилов, что вы делаете? — в ужасе закричала Любушка и двумя руками ухватилась за ворот его сорочки, чтобы оттянуть его от Васина. Сорочка затрещала.

Подбежали корреспондент и Николай, оторвали Данилова от Васина, скрутили ему руки. Ругаясь на чем свет стоит, он норовил вырваться. Глаза его налились бешенством, лицо перекосилось.

— Пусти! Не имеешь права! — хрипел он, дергаясь в руках корреспондента. — Николай, пусти!.. Хуже будет… Я вас… вашу мать!..

— Вот корреспондент здесь!.. Пускай смотрит, пускай знает! — кричал в свою очередь Васин, поднимаясь на ноги и вытирая ладонью окровавленное лицо, отчего оно становилось страшным. Васин тоже был пьян, но не в такой мере, как Данилов.

Вдруг Данилов вырвался от Николая, свободной рукой ударил его в грудь. Тот упал, но тут же поднялся, кинулся с кулаками к Данилову.

— Зачем бьешь? — кричал он. — Зачем ударил?..

— Убью!.. — хрипел Данилов, норовя лягнуть Николая ногой, поскольку корреспондент держал его за руки.

— Товарищи, бросьте!.. Николай, отойдите от него! — уговаривал их корреспондент. — Товарищи, идите проспитесь, вы пьяные!

— А вы напишите, напишите куда надо!.. — требовал Васин. — Видали его?.. Бри-га-дир!..

Данилов снова ухитрился лягнуть ногой хлипкого Николая, тот упал. Опять поднялся, схватил кол. Тогда Любушка рванулась к Николаю, вырвала кол, отшвырнула в сторону, стала выкрикивать в лицо Данилову:

— Стыдно, стыдно!.. Вы негодяй!.. Я Казаряну пожалуюсь, напишу, какой вы!.. Пусть он приедет, посмотрит на вас!.. — Она так ненавидела в эту минуту Данилова, что готова была плюнуть в его пьяное лицо с перекошенным ртом и выпирающими клыкастыми зубами.

— Вон отсюда! Сопля нашлась! — захрипел на нее Данилов. — Сука твой Казарян!.. Я тебе дам Казарян!..

Он с такой силой крутанулся в руках корреспондента, что тот отлетел в сторону. Данилов, спотыкаясь, побежал к своей палатке. Васин и Николай сразу же притихли, перестали ругаться.

— Идите проспитесь… Идите, товарищи, — сказал им корреспондент.

И те сразу послушались: пошатываясь, отправились к палатке Васина. Только тут Любушка увидела, что у каждой палатки стоят женщины: с ребенком на руках жена Данилова, тоже с ребенком Оля, стоят Паша с матерью, а у самой дальней палатки — Саша Ивановна. Выходит, они все видели и никто не пытался разнять дерущихся.

Данилов вдруг выскочил из палатки с ведром в руках.

— Вот тебе Казарян! На Казарян, жри! — крикнул он и с размаху швырнул ведро.

Ведро, громыхая, покатилось по земле, из него вылетали окостенелые гроздья винограда. А Данилов все кричал:

— Пускай Казарян свой Кавказ едет!.. Вон!.. Я бригадир, я хозяин!.. Никакой зоотехник не надо!.. Вон зоотехник!..

Он топал ногами, дорывал на себе сорочку, но от своей палатки не отходил. Женщины молча стояли и смотрели на него. Собаки тоже молчали, ни одна не осмелилась затявкать и заглушить лаем Данилова.