Лидия Вакуловская - Улица вдоль океана

Эдик Капуста имел от роду двадцать восемь лет, рост низкий, лицо широковатое, два золотых передних зуба во рту и шикарную огненную шевелюру, густую и волнистую. Точно боясь ее испортить, он даже в самые лютые морозы не носил шапки за что сперва был прозван Снежным Человеком. А может не за это, а за то, что купался зимой в проруби на заливе и путь от дома до проруби проделывал босиком и в ярко-пестрых нейлоновых плавках.

Спирт он употреблял умеренно, больше любил свою работу заключавшуюся в том, чтоб запечатлеть на веки вечные всех жителей Пурги; от мала до велика. Перед домом Эдика Капусты стояла длинная витрина с образцами его мастерства: открытки, визитки, портреты одиночные, снимки групповые, черно-белые и в цвете. Зимой витрину надолго замуровывала толстая наледь, весной стекла оживали, и за ними, как на Доске почета, выстраивались знакомые лица: штукатуры Надя, Катя и Марина, учительница Зоя Михайловна, шоферы Петров, Соловьев и Ползунок, а с погремушками и сосками — Вадики, Толики, Вовики… В центре художественной галереи помещался самый большой, с коричневым оттенком портрет Клавы, жены Эдика и нормировщицы автобазы. Прямые Клавины волосы по-русалочьи спадали на свитер, чуть разведенные пальцы с обручальным колечком подпирали щеку, а глаза в стрельчатых ресницах затуманенно смотрели вверх, прямо на пики близких сопок.

— Снежный Человек из кого хочешь красавца сделает, — говорили одобрительно о Эдике Капусте, никогда не называя его ни по имени, ни по фамилии.

Даже в милиции, выдавая бланки для получения паспортов, напоминали:

— Не забудьте сходить к Снежному Человеку. Нужны карточки три на четыре…

Так бы, вероятно, и остался он навсегда Снежным Человеком, если бы в Пургу не пришло сногсшибательное известие. Оно разразилось над поселком; как гром среди ясного чукотского неба, волной прокатилось от дома к дому и до того потрясло своей невероятностью самого Эдика Капусту, что он на несколько часов утратил дар речи.

Когда срочно вызванный в райисполком Эдик через полчаса покидал его стены, у него подкашивались ноги и прыгали перед глазами ступеньки лестницы.

В подъезде его едва ли не сшиб райисполкомовский шофер Санька Мягкий, балагур, гитарист и отчаянный трепач.

— Привет Миллионеру! — хлопнул Санька пятерней Эдика в грудь и спросил: — Согласился?

— Нн-н-н зз-н-на-а… — жалобно промычал Капуста, не разжимая окостенелых губ, за которыми хранились два золотых зуба.

Уже входивший на почту крановщик Карасев вдруг невзначай обернулся, увидел на улице Эдика и быстро кинулся ему навстречу.

— Мое почтение Миллионеру!.. Это правда? — спросил он.

— Нн-н-н зз-н-на-а… — еще жалобней промычал каменными губами Эдик, попятился от Карасева и, пошатываясь, побрел дальше.

Возле котельной Капусту окликнул его друг, механик Костя Астафьев, фотограф-любитель, скромный, приветливый парень, которого Эдик долго и пока безуспешно пытался приобщить к купанию в проруби.

— Здравствуй, Миллионер! — улыбнулся он Эдику, — Что за шум идет по округе?

Эдик Капуста взглядом полоумного оглядел друга, издав при этом какой-то тянущий, хриплый звук, поежился и вдруг очень споро зашагал прочь, встряхивая в такт шагам роскошной рыжей шевелюрой.

Он галопом пронесся мимо автобазы, где работала Клава, даже не подумав забежать к ней и сообщить потрясшую его новость, влетел домой, вырвал из тетрадки лист, схватил ручку и, оставляя на бумаге кляксы, принялся быстро писать матери в Калугу.

«Дорогая мама, не считай меня сумасшедшим, но я могу тронуться, — писал он. — Поэтому сообщи срочно (авиа), были ли в нашем роду (в твоем или папином) родственники, проживающие за границей (уточняю, в Австралии)? И был ли такой родственник — мистер Гарри Чечетка? Был или нет? Очень важно! Ты не представляешь, что меня ищут уже год и надо дать ответ. Но я пока сомневаюсь насчет дяди Гарри: Может, липа или какая удочка? Так что пиши, не откладывай! Твой Эдик».

Ответ не заставил ждать. Мама из Калуги писала:

«Дорогой сынок! Мы с папой много раз прочитали твое письмо и решили, что в твоей семейной жизни что-то стряслось. Не дошло ли у вас с Клавочкой до развода? Зная из писем, как ты ее любишь, нам кажется, что ты находишься на грани нервного потрясения. Мы очень тебя просим не наделать глупостей. Мы с папой тоже были молодыми и знаем, как важно проявить в эти годы благоразумие и сдержанность. Мы с папой ничего не желаем больше, как того, чтобы у вас был мир, а у нас скорее появились внуки. У тебя, как мы поняли что-то перепуталось в голове из детских впечатлении. Дядя у тебя действительно был, это мой двоюродный брат, но он никакой не мистер Гарри, сынок. Его звали Гришей, он любил танцевать чечетку, и всем почему-то нравилось называть его Чечеткой. Дядя Гриша любил с тобой забавляться, и у тебя, наверно, осталось в памяти это слово — Чечетка, хотя тебе было два годика. Потом он пропал на войне, так и не успев жениться, а было ему уже тридцать четыре года, потому что я моложе его на три года. Мы с папой очень просим тебя проверить у врачей свое здоровье, все подробно написать так как мы волнуемся. Отдельно посылаем письмо Клавочке. Целуем вас, дорогие наши дети.

Ваши мама и папа».

Спустя неделю в Калугу полетело новое письмо телеграфного стиля:

«Дорогие мама, папа! Смешно читать ваши намеки, вроде я свихнулся. Уже все в порядке. Дядя Гриша не пропал. Оказался в Австралии, под именем Гарри Чечетка. Сейчас умер, завещал мне наследство. Оформляю.

Уплатил какую-то пошлину (150 рэ новыми). Разведайте, как у вас записью на машины… Запишите нас на «Волгу». Крайнем случае «Москвич».

Привет Клавы. Эдик.»

И снова последовал ответ из Калуги:

«Какой ужас! Мы с папой потрясены и не можем опомниться. Неужели дядя Гриша жил и умер? У нас не укладывается в голове. Почему он не написал? Может быть, писал на Астрахань? Ведь все мы жили там до войны. Ужасная, ужасная новость! Насчет записи на машину еще не узнавали. И зачем вам машина? Чтоб насмерть разбиться или в лучшем случае покалечиться? Клавочка, ты женщина, ответь нам — зачем вам машина?

Целуем вас.

Ваши мама и папа».

Клава не разделила тревоги родителей мужа насчет того, что на машине можно разбиться, а посему, посылая им ответное письмо, обошла этот вопрос молчанием. Клава была не прочь заиметь машину. Еще она мечтала купить себе шубку из дорогого меха и явиться на новогодний бал в Дом культуры в золотистом парчовом платье. На большее применение будущих миллионов, оставленных почившим дядей Гарри Чечеткой, выдумки у Клавы пока не хватало. Да и в отношении машины она немножко сомневалась, поэтому спрашивала Эдика:

— Интересно, где мы будем на ней ездить? — и насмешливо добавляла: — По нашему Бродвею гонять, что ли?