Юрий Рытхэу - Путешествие в молодость, или Время красной морошки

За очередным мысом, когда передняя нарта повернула на северо-запад, Ыттувги притормозил, и собаки послушно улеглись на снег, спрятав головы между лапами и животом.

Зашумел примус. Медный чайник, набитый льдом, покрывался сверху белой изморозью. Спартак Кантухман принялся рубить топором хлеб. Белая буханка превратилась в кучу тонко нарезанных кусков.

Нарты опрокинули вверх полозьями, и каюры стали войдать. Павлов вытащил из-за пазухи плоскую бутылку, налил на кусок медвежьей шкуры воды и быстро провел по полозу, стараясь, чтобы замерзающая пленка льда была ровной и гладкой.

Кантухман, исполняющий обязанности кока экспедиции, разлил чай и выдал каждому по два ломтя мороженого хлеба, проложенных крошевом застывшего сливочного масла.

— Солнце! — крикнул Афанасий Малышев, отставив кружку с чаем.

Сначала проклюнулся краешек, словно усталая собака высунула на мороз кончик красного языка, а потом показалась половина диска, распространив свет по всему небу, размыв синюю чернильную полутьму алым светом первого солнечного дня, взошедшего над заполярным островом.

Привал чуть задержали, чтобы налюбоваться первым солнцем. Через четверть часа оно полностью скрылось за горизонтом, оставив в небе долгую вечернюю зарю.

Нарты поставили на полозья, и экспедиция двинулась, держа направление на мыс Блоссом, на погребенное подо льдом и снегом моржовое лежбище. Где-то на подступах к нему должна быть избушка.

Павлов пристально всматривался в густеющую тьму, стараясь не пропустить домик. Правда, Ыттувги уверял, что точно знает, где он, но зимний пейзаж часто обманывает глаза, и иной раз долго приходится блуждать по снежной равнине. Однообразие белизны, пусть даже окрашенной зарей и свечением неба, превращает какой-нибудь камешек в человеческую фигуру, в одинокую ярангу… В детстве, когда Михаил Павлов учился управлять упряжкой у деда Паата, на коротком пути от Уэлена до Кэнискуна чего только не мерещилось. Тогда возили уголь в мешках, и выпавшие на снег черные угольки казались оленями, волками, ярангами, людьми и даже стойбищами, если просыпалась целая горсть… Трудное было время, военное, холодное и голодное, хоть война и шла за десять с лишним тысяч километров от этих берегов.

Глянув на торчащую из-под снега трубу и краешек крыши, Павлов понял, что здесь большого уюта не жди: домик, может, забит снегом и внутри.

Достали лопаты и принялись откапывать дверь. Она была хорошо и ладно пригнана. В железной скобе вместо замка торчал кусок гладко оструганной палки. Павлов вынул палочку и потянул дверь на себя. Она с трудом открылась, впуская путника в небольшой тамбур. К счастью, снега в тамбуре почти не было, и следующая дверь в комнату, высоко поднятая над земляным полом и обитал оленьими шкурами, отворялась довольно легко.

Из комнаты пахнуло долгой нежилью и еще чем-то знакомым, но непонятным.

Павлов зажег спичку и при свете короткого и тусклого пламени успел разглядеть то, что поразило и заставило тут же зажечь вторую спичку: все стены небольшой комнатушки были сверху донизу заполнены аккуратно расставленными на стеллажах книгами!

— Какомэй! — воскликнул Кантухман. — Академия наук!

— Ты смотри! — прищелкнул языком Малышев, проходя с зажженной спичкой вдоль слегка заиндевелых корешков, — Вот это богатство! Вот почитаем! Да тут можно годами жить и не скучать!

На столе стояла керосиновая лампа с тщательно протертым стеклом. Стылый фитиль долго не зажигался. Но когда комната осветилась устойчивым и ярким светом, Павлову показалось, что он попал в сказку.

Не раздеваясь, позабыв о том, что надо первым делом устроить собак, почистить трубу и разжечь печку, путники с лампой в руке обошли всю комнатку, высвечивая чуть припорошенные инеем названия книг: Норденшельд «Плавание на Веге», Визе «Моря советской Арктики», пятитомник Амундсена, выпущенный еще до войны издательством Главсевморпути, комплект магаданского альманаха «На Севере Дальнем» и еще одна редкость — подшивка журнала «Советская Арктика»…

Откуда же этакое богатство? Романы, повести, стихотворные сборники… Кто собрал эту удивительную библиотеку? Здесь, казалось, было все, что могло насытить любопытство каждого: художественная литература, история исследования советской Арктики, мемуары полярных исследователей, философия и даже научная фантастика, которую Михаил Павлов не любил за то, что авторы этих произведении укрывали землю пластмассовым колпаком и всячески «утепляли» Арктику. В комнатке лишь слышались вздохи и приглушенные возгласы восхищения:

— Ты знал об этом? — Павлов обернулся к Ыттувги и кивнул на книжные полки.

— Знал. Первые книги здесь появились еще в то время, когда тут работал Георгий Ушаков. Потом каждый, кто приезжал сюда, что-нибудь оставлял для этой библиотеки. Так мне рассказывал отец. Метеостанция открывается только с началом навигации. На зиму ее консервируют. Каждый год новый человек приезжает. И оставляет свои книги.

С трудом оторвавшись от полок, затопили печку, поставили чайник, кастрюлю со льдом, чтобы согреть воду и сварить пельмени.

Когда хозяйственные дела были закончены и на деревянных топчанах расстелили оленьи шкуры и спальные мешки, Павлов снова вернулся к книжным полкам.

Тесно прижавшись, стояли в ряд шесть томов довоенного академического собрания сочинений Александра Сергеевича Пушкина, Павлов вынул один из них, разлепил промерзшие покрытые инеем страницы и прочитал щемящие строчки, такие знакомые, сразу же вернувшие Михаила Павлова на много лет назад. Эти стихи он впервые прочитал в чукотской школе в Уэлене, едва владея своим родным русским языком.

Отец Павлова приехал на Чукотку в конце тридцатых годов директором пушной фактории. Миша еще был слишком мал, чтобы помнить высокий прибой, на котором вельбот с приезжими влетел на берег и опрокинулся. Но зато он хорошо запомнил круглый сборный домик, мало отличающийся от здешних яранг, стоящий на берегу и обложенный дерном до самой крыши. В нем были две квартиры. Одну, окна которой выходили на лагуну, занимали Павловы. Когда задувал ураган с юга, бывало, что стекла со звоном вдавливало внутрь, и ветер подхватывал белье, бумаги, куски меха. В такие дни Миша старался улизнуть из дому и вместо со своим другом Гономом отправиться на лагуну. Сгибаясь под ветром, ребята забирались на противоположный берег и оттуда, подставив ветру матерчатую камлейку, словно на парусах, мчались на санках с полозьями из расщепленных моржовых бивней. Санки смастерил Мише старик Рычып, живший в яранге рядом с круглым деревянным домиком. Старик славился своим мастерством и сделал русскому мальчику такие санки, каких ни у кого не было: деревянные планки были гладко обструганы и отполированы, а на костяных полозьях Рычып изобразил в картинках сказку о добром великане, который помогает охотникам преодолевать бурю и тяжелые льды.