Евгения Леваковская - Нейтральной полосы нет

— Это невозможно! — опять почти выкрикнул он. — Я заплатил за нее бешеные деньги, но я не потерплю краденой вещи в своем доме! Я сейчас, я сию минуту привезу вам эту икону. Это чудовищно!

Вадим не мешал ему ни словом и вновь проверял себя, каким видится ему сейчас профессор: наигрыш или человек действительно оглушен?

Мог он не знать, что покупает краденую ценность? Теоретически мог, практически же не мог не знать, что произведение искусства из-под полы не продается. И пока мы не ставим ему вопроса: почему именно ему так просто доверился отнюдь не наивный Иванов? Значит, имелись нити, побуждавшие обе стороны к доверию?

Но об этом позднее. Сейчас не будем отходить от колосовской иконы.

— Видите ли, Леонид Яковлевич… — теперь уже Вадим покосился на часы. Пусть Качинский решит, что они не так спешат вырвать у него эту икону. И пусть подумает, почему они не торопятся. — Пожалуй, на вашем месте самое целесообразное так поступить. Если бы вы сами не приняли этого решения, вам бы все равно пришлось предоставить икону в распоряжение следствия, коль скоро потерпевший ее опознает. А он опознает.

— Нет, нет! Не могу терпеть и дня! Мой дом и краденое — чудовищно!

Машина Качинского стояла на Белинке. Вадим проводил его мимо постового и, перед тем как зайти к Бабаяну, решил побыть, подумать один.

Он все время остерегался, как бы нараставшая по отношению к Качинскому подозрительность не помешала ему быть объективным. Но ему очень не нравилась резкая перемена в поведении, в манерах профессора. Он никогда не верил в то, что под влиянием горя, неожиданности или алкоголя люди могут меняться кардинально. Он считал, что любой, если можно сказать, шок такого рода лишь гипертрофирует, обнажает суть характера.

Профессор с первого часа их знакомства не мог так шумно суетиться, так вскрикивать, так пугаться, в конце концов.

Качинский вернулся в управление молниеносно быстро. У Лобачева был уже заготовлен акт о добровольной выдаче.

Из небольшого черного, с жесткими гранями портфеля Качинский извлек привезенное.

Бабаян только что высказал Вадиму опасение, не привез бы профессор картинку подешевле, иди потом собирай экспертов, доказывай. Он, как и Лобачев, не сомневался, что колосовская икона ушла именно к Качинскому: очень уж много совпадений.

А Лобачев сказал, что все, конечно, возможно, но он надеется найти на иконе одну примету.

Приняв из рук Качинского небольшой образ, без богатого оклада, без стекла, Вадим посмотрел на скорбный блеклый лик изображенного на нем старика, а потом повернул икону тыльной стороной.

Через черную от времени доску шла глубокая свежая царапина, след от дурацкого шитовского камня.

«Ну, авось да не опростоволосимся, — с надеждой подумал Вадим. — Нет худа без добра, спасибо собаке».

— Вы что, думаете, это не та икона?

— Я не думаю этого. Я знаю, что это та икона. Ну что ж, подписывайте акт о добровольной выдаче.

Качинский был сейчас положительно весел.

— Боже, какая с меня свалилась тяжесть, товарищ Лобачев! В моем доме — краденое. Это же чудовищно! — говорил он, запирая на замок опустевший портфель.

И это чувство облегчения, которого он не скрывал, взволнованная готовность идти навстречу вопросам, торопливое возвращение образа напомнили Лобачеву деловитое стремление Иванова скорее подставить себя под колосовское дело.

«Чему ты уж так рад? — размышлял Вадим. — Ты должен волосы на себе рвать, в сущности, тебя обокрали. Ты сказал, что заплатил бешеные деньги. Так спроси меня, нет ли какой-нибудь возможности с обманщика, жулика эти деньги взыскать…»

Качинский и прощался почти весело.

— Да, мы с вами сегодня изрядно потрудились, — задумчиво ответил Вадим, подписывая пропуск.

— Если нужно, всегда к вашим услугам!

А Ирина вправду совсем забыла о просьбе Вадима относительно иконы в коллекции Качинского.

Вернее, даже не так. Вернувшись с юга, она спросила однажды профессора. С шутливой гордостью он ответил, что всю коллекцию отдаст, а последнее приобретение оставит. Ирина сказала, что у хоббистов последнее — всегда самое дорогое. На том у них и окончился разговор.

Но на следующий день решился вопрос, точнее, Ирина наконец решилась лечь в больницу. Чувствовала она себя отвратительно уже давно, беспокоила откуда ни возьмись появившаяся болезненная лимфатическая шишка под правой рукой.

Ей настойчиво посоветовал лечь профессор, у которого она консультировалась. Ее уговаривала Галя. Уговорил ее единственный врач, ее врач, которому она верила, — Михаил Николаевич.

— Ложись, мать, — сказал он попросту. — Никуда не денешься. Ну, обследуют. Может, и поскоблят. Колено ты свое стойко обороняла, так ведь там хромота постоянная могла грозить, а шишка-то эта — плюнь, и нет ее.

От него первого услышала она об операции. Да уж будто бы она и сама не понимала… Теперь все простые смертные — не только бывшие медики — все «Здоровье» читают, все всё понимают.

Защищалась она от скверных мыслей разумным высказыванием, кажется, Блохина: от сердечно-сосудистых заболеваний людей умирает в два раза больше, чем от рака, но боятся их в два раза меньше.

Между прочим, глагол этот «боятся», само это слово, увиденное в газете, подхлестнуло и укрепило Ирину более всех дружеских убеждений. Утешать ее никто из знакомых не решался, характер Ирины Сергеевны был хорошо известен. Что-что, а ни трусливой, ни разболтанной она никогда не была.

Словом, ехать так ехать, сказал дрозд, когда кошка потащила его за хвост из клетки. Хвала незабвенному Сэму Уэллеру.

Этими словами она и встретила Вику, которая приехала проводить ее в больницу.

— Вот у вас можно учиться, Ирина Сергеевна, — одобрила ее Вика. — У вас воля всегда в кулаке, а это главное.

— Ах, девочка моя, — задумчиво усмехнулась тогда Ирина. — Как бы хотелось мне знать, что в жизни главное. Ваську вот в надежные руки я устроила. Наверное, это и есть главное.

— Мог бы какой-нибудь месяц и у меня прожить, — непреклонно сказала Вика. — Ничто бы ему не сделалось, вашему Ваське.

Вика была несколько обижена тем, что Ирина не доверила ей кота.

— Викочка, — Ирина подала ей крохотный деревянный флакончик, — мне соседка привезла из Закарпатья, тут розовое масло. Возьми, детка. Я только сегодня вспомнила, что никогда никаких игрушек тебе не дарила.

— Спасибо, Ирина Сергеевна, — серьезно поблагодарила Вика, пряча флакончик в портфель. — Я заходила как-то в «Москву», там их много, два семьдесят пять стоит. У меня с собой денег не было…

Уже в больнице Ирина, посмеиваясь про себя, несколько раз вспомнила этот злосчастный деревянный флакончик. Она-то думала, что дарит оригинальную вещицу… Не однажды у нее так получалось в жизни. Думаешь, делаешь что-то важное, а на поверку — два семьдесят пять…