Евгения Леваковская - Нейтральной полосы нет

— Ну, голубушка, поехали, — сказал он, погладив ее по плечу.

Ирина обернулась, улыбнулась ему.

— Поехали, доктор, поехали. Только можно я сама пойду?

И пошла за едущей впереди ее пустой каталкой.

Итак, вот первое письмо Громова, начинающееся многозначительно подчеркнутыми словами:

«Прочти и уничтожь!»

Вадим берет в руки и перечитывает фотокопии:

«Любочка. Сегодня был юбилей нашего знакомства. Ты не смотришь, а я смотрю. Первый раз с тобой поговорили «ластепотюрь». Новое слово в русском языке. В своих мемуарах, которые начну писать лет в 90, не раньше, в примечаниях укажу — «ласкаю тебя по-тюремному». Целую «ластепотюрь».

…Раньше я все время спал днем, теперь некогда, жду тебя… Роднуля, я понимаю, что я у тебя отнимаю время, рад бы не отнимать, а дать вместе с собой, но иначе пока не получится.

Наши маленькие теплые отношения — начало каких-то наших совместных желаний. С твоим появлением в моей жизни я еще упорнее буду бороться за свою свободу. Может быть, она будет нужна не только мне, а и тебе?..»

Ну что же, пока это обычное любовное письмо. Адрес матери дан устно. Письмо должно быть показано матери, потом уничтожено.

Так и произошло. Этой записки более в природе не существует, ее в присутствии Любы уничтожила сама мадам.

Громов, разумеется, должен был проверить, побывала ли Люба на даче.

Люба рассказывала так:

— Ответа мне никакого не дали. Приняли хорошо и сказали, что мне при жизни надо поставить памятник. А Громов меня спросил, кто меня встретил на террасе. Я сказала: меня встретила обезьяна и укусила за палец. Мать Громова подвела меня к клетке и сказала, что обезьяна мне подаст руку, а она меня укусила. Я показала Громову палец…

Палец у Любы был-таки изрядно укушен.

После первого посещения дачи девушку слушали вместе Бабаян и Вадим. Оба они почувствовали, что это посещение не прошло для Любы бесследно. В ней появилась уверенность в правоте ее действий, какой, пожалуй, не было, когда она — наверное, не без внутренней борьбы — решилась разыскать следователя Лобачева.

Ни дача, ни обстановка, ни бурное радушие матери Громова не оказало ожидаемого действия. Ну, а потом девушка получала другие письма Громова для передачи его семье. Длинные, обстоятельные письма. Правда, Громов торопился, в этих письмах ему было не до стилистических тонкостей. Вот фотокопии этих посланий. Оригиналы — в семье Громова.

«Мама и Леша, здравствуйте. Не считая Любиных отношений с обезьяной, все налаживается. Дело ведет министерство на Огарева. Следователь Лобачев Вадим Иванович. Умный человек. Начальник у него Бабаян. Тяжелый человек…

…На меня нет доказательств, но существуют показания двух соучастников…»

А вот и план построения последней версии громовской защиты.

«Я бывал в Колосовске только по поводу концертов. Встречался с Инной. Я не знал, что у них с Шитовым была договоренность, а я оказался как подсадная утка, чтоб в случае провала было на кого свалить.

Я попытался на следствии сказать: какой же я руководитель, если у Шитова было много денег, он покупал дорогие инструменты, их все нашли, его видели на месте преступления, а у меня одни долги.

Я брал деньги у матери, Иннины вещи закладывал. Мне не верят. Сумку, оказывается, нашли. Они ее утопили, а я ни при чем. Они вдвоем признались, а меня ставят руководителем.

Считаю это наглостью преступников и пособничеством со стороны следственных органов, подтасовкой фактов, ввиду моего не очень приятного прошлого.

Связь с Инной необходима (последнее слово трижды подчеркнуто). И именно сейчас. А то на суде может быть очень и очень тяжело. А если сделать все как надо, то я — жертва.

На поездку на юг вы дали мне 400 руб. Надо все предусмотреть. Среднего в моем положении быть не может. Или ничего, или все».

Итак, создается последняя версия, возводится последний рубеж обороны. Громов — жертва. Версия эта будет, так сказать, обнародована только в суде. Чем же она должна быть подкреплена?

«…Около задней калитки в саду дома Шитова должны быть зарыты 2—2,5 тысячи рублей. Не больше. На плане крестиком показано место, где они должны быть зарыты. (На фото ясно виден толково вычерченный план участка.) С этими деньгами, которые найдут, будет тщательная экспертиза. Чтобы никаких следов. Это надо сделать очень быстро, пока нет снега, нет зимы и не мерзлая земля…»

И еще настоятельное требование — любыми способами наладить связь с Волковой. Объяснить ей, чтобы она не боялась. Далее следуют кавычки:

«Ее чистосердечные признания восстановят меня и облегчат ее участь. Я не хотел очной ставки при следователе, потому что она могла бы подтвердить свои первые неправильные (трижды подчеркнуто) показания, и потом было бы трудно…»

Пожалуй, самое долгое, самое обстоятельное письмо к Волковой. Громов дает указания, как ей держать себя в суде.

«…Володя Шитов приставал к тебе и угрожал. Говорил, что у него есть ребята, которые могут убить. Он тебе говорил: «Если попадешься, вплетай всюду Женю. Тебе особо ничего не будет, так как ты, собственно, ничего и не делала, тебя и не посадят»…

Володя говорил тебе, что и он скоро выйдет, потому что он первый раз. Он говорил, что деньги у него есть. Что у меня есть новая девушка. Вот тут-то сыграла твоя необузданная женская ревность, и, когда тебя взяли, ты стала говорить, как тебя учил Володя.

У вас еще до юга состоялся с Володей разговор о деньгах. Володя сказал тогда, что деньги у него дома. Вы хотели пойти в ресторан и кое-что купить. Вы пошли к нему. Он достал откуда-то 50 р. и дал тебе…

Дома никого не было. Ты была у него буквально 5—10 мин. Когда вы выходили, он тебе сказал, чтобы ты не волновалась, все деньги в надежном месте, а когда подходили к задней калитке, перед выходом из калитки он кивнул головой вправо. Чтобы ты не волновалась, твои будущие деньги здесь, и их никто не найдет. Будет, мол, время, ты их получишь. На этом вы расстались.

Замечу сразу. Сейчас твои показания выглядят правдой, а смена показаний, то есть вот эти новые показания, должны выглядеть чистосердечнее самых чистосердечных признаний.

…На мое поведение при любой очной ставке и на суде не обращай внимания. Мой вид будет, что я на тебя ужасно обижен, а твой — что ты думаешь, я тебе не прощу такую ложь.

Деньги у калитки действительно лежат. Это будет основное доказательство в подтверждение твоих новых показаний. Буду надеяться».

От письма к письму в Любе крепло естественное отвращение к людям, с которыми волей-неволей она должна была общаться, хотя «мадам» прилагала все усилия, чтобы убедить девушку в том, что отношение Громова к Волковой было лишь снисходительно дружественным.