Римма Коваленко - Конвейер

Прошло всего несколько минут, а они уже сидели в беседке за бутылкой вина. Анна Егоровна убрала посуду, смахнула со стола крошки.

— А где дети? — спросил Лавр Прокофьевич, отпив глоток кислого домашнего вина.

— Дети с родителями, — ответил Полундра. — Они у нас только едят и спят. Я, кстати, забыл сказать, что с детьми мы не занимаемся. Только еда и ночлег.

Не мог этот человек быть в жизни рядом с Татьяной. И все-таки хорошо, что Лавр Прокофьевич посмотрел на него, убрал со своей дороги этот тяжелый камень.

— У нас своих детей нет, — говорил Полундра, — стараемся на благо общества. Пансионаты! Где они, эти пансионаты? С ребенком деваться на юге некуда. Теперь с детьми и в частные дома не особенно берут.

Благодетель. Возвращает, как умеет, долги. От вина или оттого, что ни одно слово Полундры не было интересно Лавру Прокофьевичу, он осмелел, поднялся, вытащил из кармана деньги.

— Вот задаток. А этот рубль за вино. Не умею ничего за чужой счет.

— Обижаешь, — сказал Полундра, глядя на рубль. — В моем доме меня и обижаешь.

— Имею право, — ответил Лавр Прокофьевич. — Я ведь не отец и не дед тому мальчику, который будет у вас жить. Попросили, вот и зашел, посмотрел. Условия, кажется, хорошие.

— Хорошие, — подтвердил Полундра, — и у детей и у хозяев. Так жить, как мы, мало кто живет. Видишь, какой дом! А сад, а двор? Хочешь знать, сколько за это сейчас можно взять?

— Не хочу, — ответил Лавр Прокофьевич.

Ноги с горы бежали легко. Так и добежали вприпрыжку до конца улицы. Бежал и улыбался, в голове весело стучала слышанная где-то фраза: «А был ли мальчик? Был ли мальчик?» Не жалко было денег, которые он оставил Полундре. Страшно стало только на секунду, когда положил на стол последний рубль.

В поезде проводница сжалилась, принесла матрац и одеяло. Он пристроил чемодан в изголовье, прикрыл его краем матраца, получилось что-то вроде подушки. Уснул на этой жесткой подушке, как на пуховой не спал. Утром сошел с поезда и сел в такси. Будь у него пять копеек, он бы поехал домой автобусом, а так вот пришлось на такси.

Шурик Бородин опять жил у бабушки. Ссора с родителями на этот раз произошла из-за его морального облика. Отец не толкал его в спину по направлению к двери, как прежде, а своим дикторским баритоном властно заявил: «Уходи. Пока не станешь человеком, не показывайся на глаза». Мать тоже видеть его не хотела: «Если у человека нет никаких нравственных устоев, то и в рабочем коллективе он будет белой вороной». Хорошо им было разыгрывать эти маленькие семейные трагедии, зная, что он никуда не денется, что бабушка приютит, накормит, проинформирует о сыночке вечером по телефону.

А скандал вспыхнул на пустом месте. Шурик его не ждал. Проводил Катю после кино, вернулся довольно рано, а они уже сидели наизготове. Не родители — сама скорбь, гнев и возмездие.

— Только без этого, — предупредил он, почуяв знакомые признаки очередного изгнания из дома. — Я здесь прописан, совершеннолетний, кроме того, передовик производства. Учитывая все это, попрошу без рукоприкладства и прочих оскорблений.

Они ринулись с места в карьер.

— Если в тебе нет постоянства, — закричал отец, — не обязательно было приводить девушку в дом!

— Какую девушку? — притворился Шурик.

— Лилю! — «трагически воскликнул отец. — Или тебе уже это имя ничего не говорит?

— Он хочет сказать, что она из-за него уже не девушка. — Мать глядела на сына с отвращением.

— При чем здесь девушка и не девушка? Она уехала, я проводил ее. Она забыла меня, отвергла. Что же я должен после этого делать? Умереть?

— Именно умереть. — Отец плюхнулся в кресло и поглядел в потолок.

— А он вместо этого как ни в чем не бывало тут же приискал себе другую и, наверное, говорит ей те же самые слова.

Они просто жаждали его смерти. Лиля им была дороже родного сына.

— А если я разлюбил ее?

— Подлец! — крикнула мать.

— Ничтожество! — подхватил отец.

— Такое впечатление, — сказал Шурик, — что вы жить не можете без скандалов. И без Лили жить не можете. Потому что при ней вы подрались. И теперь с ее именем у вас связаны самые приятные воспоминания.

— Он еще и оскорбляет нас, этот донжуан. — Мать поднялась и пошла на кухню пить ландышевые капли.

— Я не обманывал Лилю. — Шурик пошел за ней следом. — Мама, вы же взрослые люди. Она уехала, я страдал целый месяц, а потом перестал. Ну почему меня надо уничтожать за это?

— Ты говорил ей, что любишь ее?

— Кажется, говорил.

— Кажется! — Мать схватилась за сердце. — Неужели ты не знаешь, что такое любовь? Любовь — самое святое в жизни, и если она оказывается ложью, значит, вся жизнь — ложь.

Может быть, в каком-нибудь спектакле она произносила эти слова, они ей понравились и запомнились. Шурика они не убедили.

— А если человек принимает за любовь что-нибудь другое? — отстаивал он свою правоту. — Человеку показалось, что любит, он обманулся.

— Обмануться можно один раз. — Отец появился на кухне. — А ты уже ходил по этой дорожке. Эта Катя, которую ты теперь обманываешь, кто она?

— Она будет пианисткой.

— Она будет несчастным человеком, — сказала мать, — этот, с позволения сказать, наш сын опять принимает за любовь что-то другое.

Он ушел от них, понимая, что никогда, даже добившись чего-нибудь замечательного в жизни, не станет в их глазах уважаемым человеком, всегда будет Шуриком. Когда-то от их слов он плакал, даже классе в пятом бросался на них с кулаками, потом, пытался обороняться иронией, но их было двое, а он один. К тому же по разным поводам они усвоили раз и навсегда одно-единственное правильное суждение, и опровергнуть его или даже поставить под сомнение было невозможно.

Шурик не чувствовал себя виноватым перед Лилей. Красивая девчонка, колючая немного, но это оттого, что в деревне выросла. Комплекс: я не хуже вас, городских. Оттого и взгляд острый, настороженный, словно ждет, кто сейчас и откуда выскочит, чтобы обидеть. Он был честно в нее влюблен, а она уехала и забыла. Обидно, даже больно было, когда Верстовская сказала про деревенского жениха, а потом прошло.

С Катей он когда-то учился, потом она перевелась в другую школу. Четыре года не виделись, и, когда встретились, он ее еле узнал. Почему если встречаешься с человеком, разговариваешь, ходишь в кино, обнимаешь, целуешь, то или люби до гроба, или ты обманщик и подлец? А если это не любовь, а что-то другое, чему названия не придумали, нежность, например? Или приязнь. Человеку приятно с другим человеком. С Катей приятно. Но попробуй ей сказать об этом — обидится до гробовой доски. Уверена, что он в нее влюблен. Только потому и встречается с ним, что уверена. А попробуй он сейчас от нее отойти, у нее у самой к нему любовь вспыхнет. Сейчас она его жалеет: бедняжка, как он в меня влюблен. Любовь, любовь. У всех одно и то же. Все в кого-нибудь влюблены. А у него — передышка. Не может он после Лили в кого-то еще влюбиться.