Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

Аскар изумленно вытаращил свои черные блестящие глаза, когда Ксеня рассказала, каков смысл их работы. Ему, чабану, пришлось по нраву, что у ботаников деловой подход к пастбищам, что они могут подсказать, как лучше, умней их использовать.

— Слюшай, — он частенько смягчал «у», будто под языком леденец держал, — слюшай, склоны здорово повытоптаны, травы стало маловато. Прямо чатак [1] Беда. получается. Поможете нам — «большой рахмат» скажем.

— Постараемся помочь, — улыбалась Ксеня. Вообще-то она редко улыбалась. А тут — с удовольствием. Приятно все-таки, если на тебя надеются, если верят, что от твоей работы толк будет.

Глядя на нее, Аскар веселел, его коричневое лицо с крупным носом и тугими резкими скулами смягчалось и светлело, словно выдувались хмарные заботы, и наступало очищение. С необъяснимой готовностью он откликался на настроение Ксени, улыбался или хмурился, был разговорчив или замкнут. Легко восприимчивый, импульсивный Аскар поддавался влиянию ее крепкого характера, порой сам того не замечая.

Есть какое-то тайное взаимное тяготение у людей, в чем-то обделенных судьбой. Аскар вырос у тетки, без матери и отца, и эта давняя ущемленность обостряла чувства, позволяла точнее угадывать друзей и недругов, резче проводить между ними черту, полностью отдаваться порыву. Его роднила с Ксеней, у которой не складывалась личная жизнь, неуемная жажда ласки, большой человеческой привязанности, то, чего еще не удалось испытать и без чего белый свет стал неуютен и холоден.

Люда видела всю сложность их отношений, ей хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы исчезла скованность, чтобы они решительней шагнули друг к другу. Но как? Сама-то привыкшая к определенности и конкретности, она затруднялась найти нечто сообразное их взглядам, боялась разрушить уже в какой-то степени возникшее, наметившееся и потому иногда слишком осторожничала, заводила разговор издалека, а порой — за характером-то всякий раз не уследишь — брала, как говорят, быка за рога.

— Интересно, влюблялась ли ты когда-нибудь? — спрашивала она Ксеню, слегка покачивая длинными загорелыми ногами, которые не теряли своей привлекательности даже в кирзовых сапогах.

Ксеня задумывалась, хмурила реденькие рыжеватые брови и отвечала как-то слишком серьезно:

— Конечно, влюблялась. Сколько раз!

— Ну и что?

— Ничего. Совсем ничего, — голос ее грустнел, звучал приглушенно, словно из прошлого. — Да и что может случиться, если я-то влюблялась, а в меня нет? Так, попереживаю, помучаюсь и остыну. Это, знаешь, как морская волна — вначале буйно бросается, набегает на берег, недвижный и равнодушный, а потом откатит назад и утихомирится. В одиночку надолго тепла сохранить. Поверь, мне это хорошо известно.

— Рассуждаешь, как будто тыщу лет прожила…

— А разве в годах дело?.. Понравился мне как-то один человек. Женатый уже, детишки… Я и вида не подавала. Нравится — ну и подумаешь! Никто обычно не догадывался, а он догадался. Иногда встретимся после работы на остановке — ему тоже в микрорайон ехать, подойдет сам и давай рассказывать. О чем только не говорит! И о жене, которая ведьма, и о начальнике, который на нем катается. Я слушаю. Мне все интересно. Вздыхаю, понятно, жаль ведь его. А он расчувствуется, руку мою возьмет и гладит, гладит. «Ты единственная, кто меня понимает». Это он обо мне. В кино раза два сходили. Потом, замечаю, сторониться стал. Глаза отводит, вроде бы в спешке меня не видит. Ладно, чего не бывает, подошла сама. Себя ругаю, но подхожу. А он сразу ожег меня, как крапивой: «После встреч с тобой, — говорит, — я понял, что жена все-таки лучше». Выходит, я была для него просто пугалом, — горько усмехнувшись, Ксеня по-детски шмыгнула носом.

— Напрасно ты так думаешь, — пыталась утешить ее Люда. — Мужчины глупы и чванливы, как индюки. Стоит ли на их вкус полагаться? Ты просто прелесть, мой рыжий чудик…

Ксеня тихо плакала, редкие бусинки катились из глаз по худеньким, с ржавинками, щекам и высыхали у подбородка. Подсевшая поближе Люда обняла ее за талию, говорила всякие ласковые слова, а сама смотрела вдаль, туда, где долина медленно набирала высоту предгорий, смотрела, ожидая поддержку. И когда, наконец, дождалась, когда эта самая поддержка возникла, запылив горизонт узенькой белой полоской, она радостно вздохнула, воскликнула:

— Вон скачет, гляди!

— Кто?

— Аскар, ну, разумеется, Аскар!

Ксеня быстренько спрыгнула с бревна, промокнула кулачками глаза и вся как-то преобразилась, подавшись навстречу всаднику, который несся на всех парусах. Если бы Люда не отвлеклась от ее лица, то увидела бы, как оно меняется, постепенно меняется, словно оплывающая свеча, готовая вот-вот погаснуть.

Не Аскар это был, а Санька. Пока пегая под ним тяжело водила боками да отряхивала с морды пену, он мрачно докладывал:

— Ничего спиртного. Мы ж забыли — сегодня воскресенье. В сельпо все подчистую подметено. Гуляют люди!

— Дальше бы проехал, — Люда тоже была огорчена. — Или не сообразил?

— Скажете, Людмила Матвеевна! — обиделся Санька. — Везде одинаково — пусто. В газетах же ясно пишут: растет благосостояние трудящихся!

— Ох, Санька, допаясничаешься ты у меня! Слезай да займись делами. Что-нибудь посильное и для тебя найдется.

Санька был отходчив. Тут же блеснул зубами и загорланил: «О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить!..»

Солнце уже накренилось к западу и пошло на убыль, когда появился Аскар. И на этот раз не обошлось без гостинцев: девчатам он привез коробку конфет, а Саньке, по его просьбе, тугую тяжелую камчу. Люда хотела было попросить, чтобы Аскар помог раздобыть свежего мяса, но Ксеня опередила подругу.

— Как себя чувствует тетя?

— Лючше. Почти, совеем здорова. Привет вам передает.

— А ты что, рассказывал ей о нас?

— Рассказывал, много рассказывал!

Перебирая картошку, Санька как бы невзначай поинтересовался:

— А рассказывал, как лопнула для меня карьера опорного певца?

— Прости, Санька, но я не знал, что у тебя что-то лопнуло, — в тон ему ответил Аскар.

— Ксень, а Ксень, — дурачился Санька, — почему его, — он тыкал картошкой в сторону Аскара — не волнует моя судьба? Население катастрофически стареет, молодых все меньше и меньше, пора бы петь: «Молодым везде у нас дорога, молодым всегда у нас почет», но не ощущаем мы этого почета, не ощущаем. — Санька залез на бревно, как на сцену, расставил ноги пошире, упер руки в бока и трагическим голосом произнес:

— Санька прав, — сказала Ксеня, — нужно больше думать о тех, кто идет следом. А то дуем без оглядки вперед и вперед, а как-нибудь оглянемся — за нами никого.