Ольга Гуссаковская - О чем разговаривают рыбы

Чтобы совсем не раскиснуть, Володя стал думать о маме.

…Володя с детства знал слова: «отчет» и «квартал» — в такие дни мама приходила поздно, очень усталая. Но и в другое время он редко видел ее веселой. Только последнее время, когда появился дядя Саша. А обычно их вечерний разговор состоял из одних и тех же вопросов и ответов: «сделал, принес, купил». Палец Володи почти всегда зажимал самую интересную страницу книжки и отвечал он чаще всего невпопад. Мама не бранилась, вздыхала, как-то странно глядела на него и уходила на кухню делиться новостями с соседкой. А он снова читал.

Странный мамин взгляд. Вспомнив о нем, Володя уже не мог его забыть, и на душе кошки заскребли, словно он сделал что-то нехорошее. Но что? Он оглянулся. Мужчины за столом разговаривали о своем. А мама? Нет, конечно, Он любит ее, это же мама. Но… помнил ли он о ней всегда? Может быть, и он думал только о своем?

Корабли Беллинсгаузена пробивались к Антарктиде, удивительным запахом гвоздичных деревьев встречали русских моряков острова Пряностей, Запах этот вел их в океан… Он видел все это, он сам был с ними, но… всегда только он один!

Володя вспомнил. Придя из ванны, все еще пахнущая мыльной пеной после стирки, мама присела на диван:

— И о чем ты все читаешь, сынок? Хоть бы рассказал.

Капитаны оставляли женщин на земле, о них почти и не упоминалось в книгах — разве изредка, случайно. Что им было до таинственных ненайденных островов?

Он отложил книжку.

— Ты этого не поймешь, мама. — Ну как еще мог ответить женщине настоящий капитан?

Мама ушла, только посмотрела тем самым взглядом. Только сейчас, далеко от нее, на подоконнике чужого дома, Володя понял, что было в нем: глубокая обида. Он часто обижал маму и не понимал этого.

Город на горизонте все больше дрожал, расплывался — по щекам Володи одна за другой сползали слезы. Он не видел, как пришел радист, А когда его спросили, что же все-таки передать, ответил тихо:

— Передайте, что плитку я выключил и… что я очень люблю ее… Я прочитаю ей все свои книжки, если она захочет.

Возвращались они берегом, по отливу. На сыром песке оставались глубокие следы, полные темной воды, а под легкими птичьими крестиками песок только слегка белел. Солнце неожиданно осветило серый обрыв, который тогда, в первый раз, показался Володе мертвым. Теперь он увидел, что из каждой трещины на нем поднимался какой-нибудь цветок. То желтая рябинка, то сквозные белые лисьи хвостики, то голубая герань. А по камням, где уже никак не могли удержаться цветы, ползли камнеломки — зеленые, красноватые, бурые. Весь обрыв цвел.

— А… капитаны могут скучать по дому? — вдруг спросил Володя.

— Еще как! — серьезно ответил Василий Геннадиевич. — На земле и не знают такой тоски. Только море они любят еще сильнее. Как твой отец любил. Мы вместе с ним плавали, и в одну путину море с нами посчиталось. Он не вернулся, а я на всю жизнь сухопутный капитан.

— Вы знали папу?! И не сказали!

— Не приходилось пока. Всякому слову свой срок. А вот теперь сказал.

Лицо у Василия Геннадиевича стало таким понимающе добрым, что Володя почувствовал, ему и надо рассказать все. И действительно, рассказал — и про маму, и про дядю Сашу, и про себя — как сумел. Только так и не упомянул про острогу, просто забыл о ней.

Они уже сворачивали к знакомому ключику. Солнце просвечивало воду до дна, и было видно, как между камней бродят небольшие рыбки. Сверху они казались серыми и плоскими, а плавники торчали в стороны, как весла. Вот одна ухватила что-то, и сейчас же к ней кинулись другие. Облачко перебаламученного песка скрыло всех.

— А почему ты думаешь, что дядя Саша плохой человек?

Володя остановился. Для него самого это было так ясно, что он никогда и не задумывался — почему.

— Он… он… хвастается много. — Володя беспомощно оглянулся: слова не находились. Нужно было сказать что-то одно и такое, чтобы сразу все стало ясно.

— Ну хвастается — беда не велика. Моряки мастера заливать. Всякому хочется большого моря, а если не повезло, если судьба в луже оставила? Бывает такое и с хорошими людьми. Вот и хвастается человек. Ну, а еще что?

Володя молчал. Слишком много всего навалилось на него. Василий Геннадиевич, видимо, понял это и не стая продолжать разговора.

Причал был неказистый. Четыре сваи, заросшие коричневой шкурой из ракушек и морских желудей, и на них хлипкий дощатый настил. Белый нарядный катер Гаврилыча словно бы сторонился такого неприличия, туго натянув причальный канат.

Мальчики с рассвета сидели на причале, поглядывая на катер. Геннадию Васильевичу пришла чудесная мысль, пусть Гаврилыч прокатит их до Соляного, он ведь пойдет мимо. А оттуда они вернутся маленьким катером, что ежеднёвно привозит на остров хлеб и молоко. Соляный — большой рыбацкий поселок, там интересно, Василий Геннадиевич не возражал, только велел вернуться в тот же день. А Гаврилыч явно не торопился. Уже и солнце давно оторвалось от гребня сопки, и тени ушли с берега, а его все не было.

От нечего делать мальчики стали высматривать на берегу занимательные вещи, оставленное приливом. Геннадий Васильевич похвастался, что однажды (ей-богу, не вру!) нашел настоящий морской компас, но Володя ему не поверил.

Сегодня море не оставило на берегу ничего интересного. Размытый обрывок чалки, сломанный ящик, бутылку из-под шампанского. Все это даже не стоило осмотра. Коричневые мордатые бычки, пупырчатые морские звезды и прочий морской хлам вообще не шли в счет…

Володе уже совсем надоело бродить по берегу, когда со стороны метеостанции наконец-то показался Гаврилыч. Утром его огромная фигура выглядела еще внушительнее. Глаза вовсе утонули в мякоти щек, а нос подозрительно покраснел, но шел он важно и спокойно. Следом плелась и его команда: двое ленивых заспанных парней. Еще одна всклокоченная голова высунулась из кубрика и снова исчезла. Минуту спустя мотор катера чихнул и застучал с перебоями, словно пробуя голос и прислушиваясь, как получается.

— Иван Гаврилыч, а мы к вам, — выступил навстречу капитану Геннадий Васильевич.

— Знаю, что ко мне, но… тю-тю, ничего не выйдет, юнги, — покачал головой Гаврилыч.

— Как не выйдет? А папа сказал…

— Папа сказал, а начальник приказал — меняю маршрут. Наше дело такое — куда прикажут, туда и топаем. А вы не вешайте носов, юнги! Еще встретимся! Привет родителям!

И очень довольный всем на свете, Гаврилыч ступил на причал. Доски прогнулись под ним с жалобным писком, от свай побежала рябь. Через минуту катер уже отошел от явно надоевшего ему причала и начал разворачиваться, оставляя за собой широкую дугу.

Мальчики проводили его глазами. Впереди целый день, на который не придумано заранее никакого занятия.