Андрей Упит - Земля зеленая

— Все то же, — бойко отчеканил он, явно польщенный вниманием владельца Бривиней, — лежит старуха, смерти дожидается, что же еще.

— Да, да, что ж ей еще делать.

Ванаг вскочил на телегу, словно юноша, и взял вожжи. Одну ногу свесил с телеги, и не потому, что места не хватало — узел с покупками и большой белый мешок Прейман заботливо подвинул ближе к себе, — а потому, что так выглядел более молодцевато, и еще, возможно, потому, что только что в Клидзине у сапожника обул новые сапоги. Немного подумав, порылся в кармане жилетки, вытащил медный пятак и протянул Берзиню. Кнут только для вида лежал на телеге, Машка в нем не нуждалась. Едва Ванаг дернул вожжи, она сразу пошла крупной красивой рысью. Колеса на длинных, щедро политых дегтем осях, хлюпая, выбрались из грязи на сухую дорогу, и стертый в пыль гравий заклубился за ними. Корчмарь Чавар смотрел вслед из окна.

Пакля-Берзинь и спасибо сказать не успел. Стоя в новых лаптях по щиколотку в грязи, он, пораженный и смущенный, улыбался, не в силах оторвать глаз от медного кружочка. Он держал его на ладони так бережно, словно бабочку, которую легко раздавить.

— Сколько он тебе дал? — спросил Бите, вытянув шею, взял монету и стал разглядывать. Пятак был не старый, орел не стерся, и цифры на другой стороне можно было разобрать. Зеленое ржавое пятно на пятаке пахло селедкой, как и все деньги в Клидзине. Бите взвесил на руке пятак, попробовал на зуб и, не найдя никакого изъяна, нехотя вернул.

— Мне совсем и не нужно, — тихим мелким смешком смеялся Берзинь, — я разве потому! Так просто! Гляжу, подъезжает господин Бривинь — мне с горы все как на ладони видно, — дай, думаю, сбегаю вниз, пригляжу за его кобылой, пока он на том берегу.

— Среди бела дня никто воровать не станет, — буркнул Бите.

— Который настоящий вор, тот не пойдет, а шатун какой-нибудь может подвернуться. А тут у господина Бривиня новехонький чересседельник и кнут всегда хороший. Мне что, как говорится, в шутку — скатился с горы и обратно. А он мне пятак дал! Прямо стыд берет. Разве мне надо?

— Тебе, конечно, не надобно — это верно. Ведь сколько тебе перепадает в базарные дни за то, что лошадей сторожишь, опять же и по воскресеньям у церкви!

Берзинь хотел поморщиться, но складок на его круглом лице не получилось, только улыбка поблекла.

— Напрасно тебе так кажется… Нынче богачи скупятся, иной и спасибо не скажет. Вот Ванаг из Бривиней — вот это человек!

— Да, беднотой не гнушается. Давеча, к примеру, говорит Чавару: «Смешай и Бите-Известке стакан грога, этот Зиверс его словно камбалу у своих печей коптит!» Как он барона-то: «этот Зиверс», — покачал головой Бите. — А почему? Что ему Зиверс, когда он сам владеет Бривинями.

— И тебе стакан? — переспросил Берзинь и усмехнулся. Кто же не знал, что скряга Бите за всю свою жизнь сам ни одной стопки не заказал, но если кто его угощал, то пил до бесчувствия. — То-то, я гляжу, ты такой красный да разговорчивый, а иначе из тебя и клещами слова не вытянешь.

— Красный? — Бите потрогал лицо, точно красноту можно было ощупать. — Очень возможно. У меня такая голова чудная: пока сидишь, ничего, а как встанешь, так и ударяет… Ну, а ты чего стоишь в луже, вылезай!

Только теперь Берзинь заметил, где стоит. Выбрался из лужи и попробовал сбить грязь, но не тут-то было: новые лапти и белые онучи сплошь по щиколотку в грязи, да еще чуть не по колена забрызганы колесами телеги Бривиня. Обычно-то Берзинь был очень опрятен, но тут у него из ума не выходил этот пятак.

— По правде сказать, этот пятак мне в самую пору: у старухи совсем не осталось капель от грыжи, а без них она целыми ночами стонет.

— Разве у нее грыжа?

Берзинь махнул рукой, и улыбка его стала чуть расплывчатой.

— Господь ее ведает, что за хворь! Какие только лекарства не пила за три с половиной года! От грыжи, от слабого сердца, от чахотки, от нутряных опухолей, от сглаза, — что ни посоветуют, все пила. И сырое, и кипяченое, и квашеное… «Может, говорит, что выйдет!» Летом еще ничего, но как наступит осень с дождями да ветрами, а у нас так продувает… — И опять безнадежно махнул рукой.

— И умирать не желает?

— Не желает, да и все тут. Иной раз как начнет задыхаться, только воздух ртом ловит. Ну, думаю, сейчас придет конец. Нет, отдышится и опять стонет. Однажды, в страстную пятницу, погнала она меня в Клидзиню за Эрцбергом. А толку — что был, что не был, и пощупать как следует не успел: суббота завтра, ему скорее домой попасть надо до звезды. А все-таки пришлось полтину дать. Рубль бы следовало — говорит: «К вам, в Лиепы, попасть труднее, чем на Синайскую гору влезть». Сам сопит и пот утирает. У нас, конечно, не то что у хозяев, — они тебе лошадь запрягут и подвезут к крыльцу. А за лекарство тридцать копеек отдал, зато целая бутылка в четверть штофа, только на прошлой неделе допила.

— И полегчало?

— Известное дело — докторское лекарство: пока пьешь будто легче, а как бросишь — все по-старому. Богачи, которые лекарством только и держатся, иной раз подолгу живут. Тридцать копеек! Откуда у меня такие капиталы? Пятиалтынный дал хозяин…

— Ну, ты ему отработаешь!

— Да, говорит — туда, к осени, как лен чесать начнут. А много ли я начешу…

Бите презрительно усмехнулся.

— Мужик ты всегда был никудышный. Долго ли ты у хозяев пробатрачил — года три, что ли? Всю жизнь сам по себе болтался, хватался за то и за другое, а ремесла никакого не знаешь. Потому и зовут тебя Пакля-Берзинь.

— Не потому это, — несмело проворчал Берзинь, — это проклятый Милка меня окрестил. Нелегко всю жизнь ходить с таким прозвищем, — вздохнул он, и улыбочка его скрылась в венчике морщин под глазами. — Хоть бы прибрал бог мою больную, тогда бы еще туда-сюда…

— Вот подойдет осеннее ненастье, может, тогда.

— Вся надежда на это. Да и Лиена больше держать не хочет. «Что у меня, говорит, лазарет или богадельня? Помещение занимают, а отрабатывать некому».

— Сына у тебя нет, — рассуждал Бите, — дочки тебя кормить не будут, наверняка в богадельню попадешь. Чем это плохо — крыша есть, тепло, хлеб даровой, да и своя копейка найдется, когда присмотришь за лошадьми у корчмы или у церкви.

— Ну? — Берзинь прямо расцвел. — Почему бы им и не взять меня в богадельню? Должны принять.

Как все скряги, Бите был страшно завистлив. Терпеть не мог, когда у кого-нибудь дела шли на лад или были виды на лучшее будущее. Да и грог Ванага оказывал свое действие: скулы над серой бородкой прямо пылали.

— Ну, насчет этого еще как сказать, — процедил он сквозь белые зубы, глядя недобрыми глазами на старого караульщика при лошадях. — На недоимщиков волостное правление смотрит косо. Да ты хоть за один год платил подушные?

Берзинь поскреб ногтем затылок под буро-зеленым картузишком.