Андрей Упит - Земля зеленая

Костер пастуха уже издали можно было почуять по запаху, Галынь развел его наверху под елью, на сухой полянке, около ржи Озолиня — там, где даже в самые холодные ночи не ложилась роса. Как и все одиноко растущие на поле деревья, ель была низкая, обломанная, с толстыми наплывами, с затекшими смолой порезами и ссадинами на стволе. Костер уже потух, только дымились обгоревшие головешки. Галынь спал, растянувшись, положив голову на бугорок у пенька. Около него лежал до половины сплетенный лапоть и размотавшийся виток лыка. Пастух проснулся только тогда, когда Мартынь, усевшись рядом, начал выколачивать об обгоревшее полено свою трубку, заспанными глазами заморгал, глядя против солнца.

— Тьфу, — сплюнул он, — вот испугал! Кой черт тебя гонит в такую рань в воскресное утро?

Мартынь понял и то, чего Галынь не договорил: Галынь не был ни ленив, ни завистлив, но хозяев за друзей не считал. Однажды в воскресенье, увидев, что старший батрак чинит изгородь выгона, так и сказал Либо: «Мартынь Упит хочет озолотить хозяина». Когда так говорил Осис — это было шуткой, ну а Галынь и впрямь считал, что он пляшет под хозяйскую дудку, что он подлиза, из кожи вон лезет. Сказать Либе — это все равно что самой хозяйке. Мартыня Либа недолюбливала, и он платил ей тем же. Мартынь ответил Галыню только после того, как сделал порядочную затяжку:

— Какая там рань? Слышишь, скотина уже на пастбище.

За кустами на паровом поле сопели коровы и покрикивал пастушонок Андр. Он только что громко пропел песню о тумане и о росе, от которой сыреют ноги и ржавеет железный венчик на голове у девушки. Андр пел с чувством, хотя венчика у него не было.

Галынь рассказал, что вчера вечером сюда приходил Гоба из Лиелспуров. Его хозяин тоже пошел в имение выкупать землю. Мартынь Упит кивнул головой: «Ну что ж, теперь об этом только и говорят».

— В этом году у межгальцев не останется ни одного хозяина-арендатора, — радостно добавил он, точно ему была какая-нибудь выгода оттого, что арендаторы выкупают усадьбы.

— Озолинь не выкупит, — кивнул Галынь в ту сторону, где за кустами лениво дымилась белая трубе Озолиней.

— Сам Озолинь уже стар и денег у него нет. Но найдется другой, усадьба без хозяина не останется. Вот в Цине тоже с будущего Юрьева дня кто-то придет из калснавцев.

— Не калснавец, а вестиенец. Лапса из Ритеров рассказывал, что он знает.

— Канеп, что выкупил Иецаны, тоже вестиенец. — Мартынь Упит вынул изо рта трубку, чтобы сплюнуть подальше. — В полусапожках и сюртуке разгуливает, чисто шут. Никакого толку от этих дивайских хозяев, сами землю не выкупают, а только пускают чужаков в волость.

— Что ж ты сердишься, не все ли равно, кто дом выкупит, диваец или вестиенец? Нам с тобой все равно хозяевами не быть — в Юрьев день бери свое имущество на спину и иди туда, куда наймешься.

Теперь Мартынь рассердился не на шутку.

— Ты рассуждаешь как дурак! Тебе, должно быть, все одно к кому наняться — к латышу или к немцу.

— Все одно, — охотно подтвердил Галынь. — Мне важно только, чтоб работой не донимали и кормили хорошо.

— Чисто цыган! Тебе бы с Браманиете в пару, сколько лет она в Клидзине нянчит детей у Ерцберга.

— Ты думаешь, ей живется хуже, чем нашим Либе и Анне? С лукошком картошки по борозде не бегает и вилами раскидывать навоз ей тоже не приходится.

На минуту старший батрак потерял дар слов, даже трубкой чмокать перестал. Больше всего его злили маленькие глазенки Галыня, в которых все время искрилась непочтительная усмешка.

— Разве тебя в Бривинях замучили работой? Разве в Бривинях голодом морят?

Галынь не волновался. Он вообще говорил мало, не спорил, не судачил. Но так он вел себя не по доброте и не из робости, — Мартынь с первых дней заметил, что он считает себя умнее других и за всем следит, ко всему прислушивается с какой-то затаенной усмешкой. Вот и сейчас — как ни в чем не бывало взял начатый лапоть и желтый костяной кочедык и начал плести.

— У умного хозяина хорошо, — сказал он, обходя вопрос. — Если не кормить, то и работника не будет — это расчет простой. Что может Осис из своего чалого кнутом выбить? Ничего. Приходится подбрасывать овса к сечке. Умный хозяин всегда станет в сторонку и прикинется добрым — пусть старший батрак подгоняет. Бывает, старший батрак поглупее попадется, из кожи вон лезет, себя за хозяина считает. Такой и утром чуть свет поднимется, и вечером последним спать ляжет, когда уж совсем темно. Сам впереди бежит, а другие за ним, знай поспевай. Умный хозяин это понимает — стаканом грога добьется большего, чем другие бранью и криком.

Это было сказано обиняком, но попало метко, не в бровь, а в глаз. Мартынь Упит взял было в руки обгорелый сучок с тлеющим угольком на конце, чтобы прикурить потухшую трубку, да бросил обратно в золу. Думал, думал, что бы такое возразить, но ничего не придумал, вскочил и поспешил прочь. Издали он обернулся и, не останавливаясь, крикнул:

— Лошадей нужно заново стреножить! Путы сползли, ноги натрут! Сплошное свинство!

И еще больше рассердился, что не сумел сдержаться, окрик прозвучал слабо и не произвел должного впечатления. Галынь за спиной только кашлянул, старшему батраку показалось, что в этом кашле звучит скрытый лукавый смешок.

Только у парового поля Мартынь Упит немного успокоился. Канавы, не чищенные пять лет, заросли ивняком, а по краям выросли уже порядочные осинки. Чертову уйму придется своротить в этом году с очисткой канав! Скот пасся на поле, поросшем щавелем, чертополохом, пыреем и одуванчиками. Андр, распевая песни, срезал зеленые ветки и стаскивал в кучу — очевидно, шалаш хотел строить, чтобы забраться в него после обеда, когда начнет палить солнце.

На другом конце поля ранний лен уже начал кудрявиться. Лен в низине, посеянный позже, выпускал только вторые листочки. А как посеяно! Ни одной прогалинки, ни одной плешинки, словно скатертью все покрыто! Гордость за хорошую работу сгладила неприятный осадок от встречи с этим несносным Галынем. Мартынь Упит остановился и восхищенным взором окинул весь простор Бривиней, по которому ходил уже шестой год, но любоваться мог только в воскресное утро.

Спилвская низина была еще буро-зеленой. В самой ложбине, по которой совсем недавно бурые весенние воды неслись к Дивае, еще не успела взойти пушица; водяной трилистник и косатик пробивались редкими пятнами, и даже болотный курослеп неохотно рос в этой трясине. Лишь за сараем, вдоль поля и луга Осиса, по соседству с владением Озолиней, росла хорошая трава, перемешиваясь с осокой только на сырых местах. Вчера еще желтизна была чуть заметной, но сегодня утром лютики ярким причудливым узором заткали весь зеленый ковер.