Юрий Корольков - Так было…

После того налета, когда бомба развалила театр Вахтангова — это рядом с их переулком, — Зина решила немедленно уехать из Москвы. До этого ее что-то удерживало в городе, хотя многие уехали еще в июле — сразу после первых бомбежек. Рассказывали, что в театре погиб известный актер. Зина вспомнила — студенткой она была влюблена в него и вместе с другими поклонницами актера простаивала у артистического подъезда, чтобы хоть мельком увидеть его поближе.

Жизнь в деревне, те несколько месяцев, что Зина провела в неприютной глуши, холодные, моросящие дожди, слякоть, грязь, запах коровников поселили в душе Зины чувство серой, безысходной скуки.

Подруга Зины, не покидавшая Москвы, написала ей, что теперь в городе стало значительно лучше, спокойнее. Наши не пропускают ни одного фашистского самолета. С одним летчиком она познакомилась — такой интересный, веселый… Подруга советовала ей возвращаться.

Зине удалось выхлопотать пропуск, и она приехала домой как раз за несколько дней до того, как ей привезли вещи Андрея. Она тяжело, искренне переживала горе, плакала, делилась несчастьем с подругой, говорила, что не переживет, если не станет Андрея, но вскоре утешилась и смирилась. Приятельница убеждала — ведь еще ничего не известно. А Зине тоже хотелось верить в хорошее, так же как верила она, что война скоро кончится. Она утешала себя надеждой, что с Андреем все обойдется благополучно. Ведь пропасть без вести — еще не значит погибнуть. Мало ли что бывает…

Правда, Зину обеспокоило то, что военкомат перестанет выплачивать ей по аттестату, когда узнает, что Андрей числится без вести пропавшим. Куда она денется, что станет делать вместе с Вовкой, если в самом деле ей откажут в аттестате. Но и это опасение оказалось напрасным. В военкомате ее успокоили. Лейтенант разъяснил: есть указание — семьям пропавших без вести выплачивать деньги в обычном порядке.

Зина поблагодарила, признательно и чуточку кокетливо улыбнулась лейтенанту.

Лейтенант проводил глазами интересную молодую женщину, которая еще раз улыбнулась ему, оглянувшись перед тем, как закрыть дверь.

Институт, в котором училась Зина в аспирантуре, давно выехал на восток. Делать ей было нечего. Сначала она еще пробовала заниматься, но вскоре бросила — зачем? Все равно никто не примет экзамены. Охватываемая все большей леностью, Зина просыпалась поздно, валялась с книжкой, слонялась в домашнем халате по неубранной комнате и принималась за уборку лишь перед тем, когда кто-то должен был к ней прийти. Вовка, предоставленный самому себе, слонялся во дворе, но сверстников было мало, и мальчик надоедливо приставал к матери, не зная, чем заняться. Это тоже раздражало Зину.

Иногда приходилось ходить в очередь за продуктами, которые полагалось получить по карточкам. Пожалуй, это было самым неприятным занятием. Стояние на улице, споры и пересуды женщин портили ей настроение. Зина готова была отказаться от скудного пайка, едва различимого на дне сумки, лишь бы не стоять в этих очередях.

Несомненно, наиболее приятным временем суток для Зины были вечерние часы. К ней забегала подруга, они без умолку болтали, перебивая одна другую, или отправлялись куда-нибудь в компанию военных — их было много в Москве той зимой. Фронт стоял недалеко.

Ранней весной Зине еще раз напомнили об Андрее — приезжал кто-то из его части. Это посещение скорее вызвало невысказанное чувство досады, чем что другое. Она не разобрала, зачем, собственно, явился к ней старшина. Потоптался в дверях и, не сказав ничего нового об Андрее, ушел — только разбередил поджившую рану.

Из дивизии, входившей в корпус Степана Петровича, уходила в Москву полуторка. Ехали за шрифтами для дивизионной газеты. С попутной машиной и отправились человек шесть — у каждого были свои дела. Поехал и старшина штабной роты, знавший и не забывший старшего политрука Воронцова. В Москву приехали в полдень. Чтобы поселиться и гостинице, требовали справки о санобработке. Двоих отрядили в Сандуновские бани — пусть три раза помоются, получат справки на всех. Остальные разбрелись по своим делам, условившись встретиться к ночи в гостинице.

В тот же вечер старшина, прихватив сержанта-наборщика, отправился разыскивать квартиру старшего политрука Воронцова. Днем горячие солнечные лучи уже буравили сугробы снега, но к вечеру они покрывались прозрачной ледяной коркой, точно расплавленным стеклом на неостывшем пожарите. Близились теплые, по-настоящему весенние дни, но фронтовики еще не расстались с зимними шапками и полушубками. В дорогу только сменили валенки на кирзовые сапоги.

Скользя по асфальту, прихваченному морозцем, они миновали Арбатскую площадь, спросили у постового, как пройти на Староконюшенный переулок, и довольно быстро оказались у цели своего путешествия.

Завечерело. В переулке зажглись синие фонари. Старшина неуверенно остановился перед воротами, раздумывая, куда же идти дальше. В руке он держал сверток, упакованный в газету и перевязанный шпагатом, — фронтовой подарок для семьи фронтовика, пропавшего без вести. Здесь лежали пачки пшенного концентрата, галеты, кусковой сахар, банка «второго фронта»— так в корпусе солдаты прозвали американские консервы из свиной тушенки. Обычно, вскрывая ножом жестяную банку, ротные остряки иронически говорили: «Ну что, братцы, откроем второй фронт, что ли…»

Кроме «второго фронта» в пакете были еще кофейные кубики, кусок туалетного мыла, плиточка шоколада. Все это собрали в складчину из доппайков, случайных военторговских покупок, подарков, присланных на фронт… О Воронцове, может, и говорили редко, но в корпусе его хорошо помнили.

Старшина знал Воронцова еще по Карельскому фронту. Взволнованный предстоящей встречей с его женой, он чиркнул спичкой, разглядел над дверью номер квартиры, увидел кнопку звонка с оборванными проводами и осторожно постучал костяшками пальцев.

Открыла соседка, показала, куда пройти — третья дверь направо, и скрылась в кухне, заставленной керосинками и примусами. Прошли захламленным коридором, освещенным маленькой, тусклой лампочкой. Сквозь неплотно прикрытую дверь слышался вкрадчивый мужской голос:

— Знаете, Зиночка, нам, мужчинам, иногда надо отвлечься. От всего. От работы, опасности, от неприятностей. Вот я, например, как сталь-самокалка. Отпущу себя на какое-то время и закаляюсь снова… Сейчас мне ни о чем не хочется думать: ни о войне, ни о том, что меня ждет. Как будто бы ничего этого нет. Только вы…

Стоявшие за дверью переглянулись: да, кажется, не вовремя они прибрели… Но все же старшина кашлянул и постучал.

— Кто там? Войдите. — Зина отняла руку, которую Розанов держал в своей мягкой ладони. Отодвинулась и принялась наливать чай.