Юрий Корольков - Так было…

Встреча произошла в квартире генерал-полковника Людвига Бека под видом какого-то семейного праздника. Мужчины должны были съехаться раньше, чтобы поговорить о делах. Гизевиус отправился туда с тысячами обычных предосторожностей и появился в особняке бывшего начальника генерального штаба, когда мужское общество было в сборе. Кроме хозяина, присутствовал здесь начальник берлинской полиции Гельдорф — участник поджога рейхстага; промышленные круги представлял бывший лейпцигский бургомистр Герделер, сидели еще несколько генералов. Говорили довольно откровенно, но все же вслух вещи своими именами не называли. О Гитлере и покушении упоминали иносказательно.

В основном все сходились на одной точке зрения: сохранить режим и предотвратить военный разгром Германии можно только при двух условиях. Прежде всего не допустить советские армии в Европу и возобновить тесные связи с Западом. Для этого необходим сепаратный мир с Англией и Соединенными Штатами. В победу над Советским Союзом здесь уже никто не верил.

Фельдмаршал Клюге, которого Герделер вовлек в оппозицию, впервые присутствовал на встрече заговорщиков и настороженно, с тайной опаской слушал эти смелые разговоры.

«Умный Ганс», как прозвали фон Клюге в армии, был старшим по званию среди присутствующих. После летних неудач под Орлом и Курском Гитлер отстранил фельдмаршала Клюге от командования центральной группой армий, и он оставался пока не у дел. Может быть, эта незаслуженная обида, когда Гитлер накричал на него, словно на фельдфебеля, и привела Клюге в оппозицию. С Герделером, которого в оппозиции прочили на пост премьер-министра, Клюге был близко знаком, и они обращались друг к другу по имени.

— Скажи, Карл, — спросил Клюге, — это реально — сепаратный мир с Западом?

— Видишь ли, — Герделер говорил неторопливо, растягивая слова, как человек, уверенный, что его будут слушать, — не так давно я разговаривал с одним шведом, который встречался с Черчиллем. Черчилль заявил, что до переворота в Германии он не может сказать ничего определенного. Британский премьер просил передать мне, — Герделер многозначительно кашлянул, — что мое правительство будет принято на Западе благосклонно.

Будущий премьер несуществующего правительства не раскрывал до конца своих карт перед единомышленниками. Действительно, швед Валленберг, прибывший какими-то путями из Англии, передал ему разговор с Черчиллем. Но Черчилль говорил несколько иначе — через Карла Герделера премьер хотел завязать связь с Густавом Круппом и другими рурскими магнатами.

Герделер еще добавил:

— Мой коллега и финансист Ялмар Шахт предложил план, с которым союзники несомненно должны согласиться. В условиях сепаратного мира будет оговорено право Германии сохранить вооруженные силы для защиты Европы от большевизма. Как видите, нет и речи о безоговорочной капитуляции.

Разговор продолжался. Говорили о том, что к заговору надо бы привлечь Генриха Гиммлера. Его эсэсовские войска обеспечат порядок внутри Германии. Иначе… иначе черт знает что может произойти. В Германии одних только иностранных рабочих насчитывается около двенадцати миллионов человек. Это такой горючий материал, что достаточно искры — и вспыхнет огненный смерч. Покушение на Гитлера может высечь такую искру. Только надежные эсэсовские части обеспечат должный порядок. Но как убедить Гиммлера? Он просто выдаст всех Гитлеру…

Другие предлагали после переворота установить военную диктатуру, создать нечто вроде триумвирата. Вообще было много неясного в том, что произойдет после переворота. Четко вырисовывалась одна только цель заговора — предотвратить военный разгром Германии и прежде всего не допустить в нее русских. А с Западом всегда можно договориться. Такую точку зрения разделял и Гизевиус, тем более что она подсказана была ему в Берне Алленом Даллесом.

Позже других на совещание приехал полковник Клаус фон Штауфенберг — начальник штаба резервных войск. Остановившись в дверях кабинета, фон Штауфенберг прислушивался к разговору. Но он не долго стоял спокойно. Полковник отличался нетерпеливым и волевым характером. Ему претила всякая нерешительность, и он порой вступал в резкие споры с членами «верхушечной оппозиции». Так случилось и на этот раз. Когда заговорили о сроках переворота, фон Штауфенберг сказал;

— Действовать надо быстрее. Откладывать переворот нельзя — позже это будет труднее сделать. Если никто не может решиться, я сам поеду в ставку с бомбой в портфеле.

Генералы, собравшиеся в квартире Бека, испытали некоторое чувство неловкости, когда безрукий полковник вызвался сам осуществить покушение. Фон Штауфенберг потерял руку в Тунисе. У него был протез в черной перчатке, и на второй руке уцелело только два пальца.

— К сожалению, — сказал Штауфенберг, — я могу оперировать только бомбой, но если бы у меня были руки, я предпочел бы простой пистолет. — Полковник поднял протез, словно желая подтвердить свои слова.

Неловкое чувство продолжалось недолго. Слова Штауфенберга будто свалили с каждого тяжелый камень. Если полковник сам намерен совершить покушение — тем лучше. У всех вырвался тайный вздох облегчения. Собравшиеся опасливо оглядывали друг друга — Штауфенберг впервые заговорил здесь открыто о покушении на фюрера.

И он действительно полетел в Вольфшанце — в генеральную ставку в Восточной Пруссии, но как раз тогда, непонятно почему, отменили совещание у Гитлера.

Положение на фронтах, все больше укреплявшее престиж Советского Союза, заставило Лондон и Вашингтон обратиться к старой идее — изменить ситуацию с помощью внутреннего переворота в Германии. «Верхушечная оппозиция» оживилась. Но одно досадное и нелепое событие едва не уничтожило плоды многолетней работы Ганса Гизевиуса и других участников оппозиции. Никогда еще над «верхушечной оппозицией» не нависала такая угроза разоблачения со стороны гестапо.

Все началось с малого. В Мюнхене уголовная полиция арестовала какого-то мелкого предпринимателя. Его посадили в тюрьму за валютные спекуляции и еще какое-то мелкое жульничество. Но баварец был связан с Донани, юристом и сотрудником адмирала Канариса. В трудную минуту фабрикантик выручил как-то Донани, на его квартире иногда собирались заговорщики, и баварец кое-что знал о существовании антигитлеровского заговора. Теперь, в судорожных поисках выхода из тюремной камеры, спекулянт-валютчик потребовал через Донани, чтобы адмирал Канарис вызволил его из тюрьмы.

Казалось бы, черт с ним, с этим спекулянтом! Надо быть предусмотрительным. Гизевиус на месте адмирала, конечно, освободил бы спекулянта — и дело с концом. Но Канарис непонятно почему заупрямился и не захотел ударить пальцем о палец, чтобы помочь попавшему в беду мелкому жулику. Тогда арестованный и выложил в гестапо все, что знал или подозревал. Разоблачения оказались такими невероятными, что чиновник-следователь просто не поверил. Ведь если подтвердится хоть малая часть показаний баварца, надо немедленно арестовать адмирала Канариса, начальника имперской разведки. И тем не менее следственная машина уголовной полиции завертелась. Чиновник с оговорками, смягчая выражения, включил в сводку материалы допроса.