Юрий Корольков - Так было…

Штандартенфюрер повесил трубку.

— Ты счастливо отделался, — бросил Лаунец по-русски Андрею. — Уведите!..

Андрей Воронцов недоумевал, почему так неожиданно оборвался допрос. Эсэсовец с тяжелыми кулаками ни разу его не ударил…

Это тоже было частицей проклятого орднунга, на котором зиждились устои фашистской империи… В быту и преступлениях — всюду «новый порядок»…

В Бухенвальде перед каждой печью лагерного крематория висели инструкции, как экономить горючее. Висели они под стеклом в деревянных полированных рамках, похожих на те, которые покупают для семейных портретов. Техническую инструкцию прислала фирма, поставлявшая оборудование для крематория. Инструкцией обязаны были пользоваться истопники, сжигавшие трупы…

И только, быть может, единственный раз в Бухенвальде официально была нарушена эта инструкция: августовской ночью сорок четвертого года комендант лагеря приказал топить печи как обычно, хотя все трупы были уже сожжены. И еще одно нарушение допустил комендант: заключенным, работавшим в крематории, было приказано немедленно удалиться.

Новость распространилась быстро, и в тот же вечер Рудольф Кюблер знал о необычайном происшествии. Гитлеровцы явно готовили какое-то тайное преступление, но что именно?..

Наступила темная, непроглядная ночь, когда двое узников прокрались в соседнее с крематорием здание и приникли к отверстию вентиляционной трубы. Вентилятор вместе с мотором сняли для ремонта, и в отверстие можно было видеть двор крематория. Но сейчас его лишь тускло, как далеким пожарищем, озарял бушевавший в печах огонь.

Двое ждали долго, напрягая до боли глаза, силясь хоть что-нибудь разглядеть в красноватом мраке. Но вот, это было уже за полночь, где-то за пределами лагеря послышался рокот подошедшей машины. Вскоре в узкую калитку, сделанную в кирпичной стене, вошла группа людей.

Их было трое, — Рудольф Кюблер успел разглядеть их фигуры, когда идущий впереди направил свет карманного фонаря в лицо высокому, широкоплечему человеку, конечно для того, чтобы ослепить…

И Кюблер узнал его — это был Тельман!.. Остальное произошло мгновенно. Кто-то торопил, приказывал шагать быстрее… Потом один за другим раздались три выстрела, кто-то грузно упал, и снова свет электрического фонаря прорезал мрак. Теперь луч был направлен вниз на асфальт, где у самой стены зиял раскрытый люк. Вскоре донесся еще один выстрел, приглушенный, словно из подземелья.

— Фертиг! — донесся из темноты голос одного из гестаповцев.

Вот и все, что видел и слышал в ту ночь Кюблер, оказавшийся почти единственным свидетелем нацистского преступления. В его памяти запечатлелось лицо Эрнста Тельмана, выхваченное из темноты светом электрического фонаря. Кюблер готов был поклясться самым дорогим, что он не ошибся. Нацисты торопились устранить Тельмана.

Только почти через месяц германское радио осмелилось передать сообщение о смерти Тельмана:

«Во время англо-американского воздушного налета на окрестности Веймара 28 августа было сброшено много бомб и на концентрационный лагерь Бухенвальд. Среди убитых заключенных оказался депутат рейхстага Эрнст Тельман…»

Вагон, в котором везли заключенных, походил на почтовый — такие же решетки на окнах, так же покрашен в густозеленый цвет. Не хватало только желтых скрещенных рожков — международной почтовой эмблемы. Но внутри вагон был разделен на несколько купе — камер с коваными дверями на скрипучих колесиках. В дверях на уровне груди в камерах были прорезаны оконца, затянутые ромбообразной сеткой в железной раме. Часовой, расхаживая по узкому коридору, мог наблюдать, как ведут себя заключенные этой передвижной тюрьмы.

Подходить к окну часовой запретил. Он пригрозил, что застрелит без предупреждения. Поэтому долгое время никто не знал, куда их везут. Только рано утром немец-заключенный, назвавшийся Рудольфом Кюблером, приподнялся в своем углу и украдкой глянул в окно. Когда узник привстал, Андрей должен был высоко поднять левую руку — их сковали одной парой наручников. Рудольф сказал:

— Проехали Усти… Везут на юг через Прагу. Другой дороги здесь нет. Скорее всего, в Маутхаузен, возле Линца… На родину Гитлера, — добавил он.

Немец сел, и Андрей смог опустить руку. Кюблеру не ответили — остерегались поддерживать опасные разговоры. Гестаповцы, умеют подсаживать провокаторов.

Прошла первая ночь в тюремном вагоне. Теперь при дневном свете Андрей разглядывал своих соседей по камере. Здесь сидело восемь узников, скованных попарно. Андрей не знал никого из них, да и остальные, вероятно, не знали друг друга. Только два совсем молодых парня, что сидели рядом с Андреем, вероятно, были давно знакомы. Они всю ночь шушукались, спорили. Андрей слышал: они обсуждали, как можно бежать с дороги. Иногда они увлекались и начинали говорить почти громко, тогда Андрей останавливал их своим кашлем, делая вид, что просыпается. Ребята замолкали, но ненадолго…

За всю ночь Андрей ни на минутку не сомкнул глаз. Он то прислушивался к неосторожному шепоту соседей, то мучительно морщился от противного костяного цокота овчарки, бегающей по скользкому линолеуму вдоль камер. Скорее всего дело было в нервах, напряженных до крайности. Овчарка убегала в противоположный конец вагона, цокот исчезал в шуме поезда, потом начинал нарастать снова… Собака деловито пробегала вдоль камеры, и проклятые когти на линолеуме разрывали барабанные перепонки!..

Днем Андрей тоже не мог заснуть. То заходил вахтман и пересчитывал заключенных, хотя и так всех было видно в оконце, то раздавали паек — по куску хлеба с маргарином, похожим на воск. Вахтман кого-то бил в соседнем купе, и овчарка скреблась в дверь, рвалась помогать хозяину…

В пути вагон-тюрьму обычно прицепляли к разным пассажирским поездам, и поэтому переезд занял немного времени. Кюблер оказался прав — их везли в Маутхаузен на Дунае, расположенный в предгорьях Альп.

— На Голубой Дунай слушать музыку Штрауса… — съязвил Кюблер.

Но ему опять никто не ответил.

Где-то в Ческе Будеевице, где довольно долго стояли, ожидая попутного поезда, в тюремный вагон втолкнули еще нескольких заключенных. Никто их не видел, только по крикам охранников да топоту деревянных колодок было ясно, что привели новых пассажиров.

Утром на третьи сутки поезд остановился на какой-то станции, и вахтманы широко распахнули двери камер. Криками, бранью эсэсовцы торопили заключенных. Их вывели на перрон и приказали строиться в колонну по пять человек в ряд. Было раннее, свежее утро, чуть-чуть пригревало солнце. Из окон пассажирского поезда на узников смотрели проснувшиеся пассажиры. Молодая женщина в голубой блузке причесывала белокурую девочку, а девчурка указывала пальчиком на колонну и что-то спрашивала у матери. У соседнего окна стоял немецкий капитан в расстегнутом кителе. Он отхлебывал чай из стакана в блестящем подстаканнике, а рядом с ним толстый пожилой мужчина в пижаме раскуривал сигару. Там за окном была иная жизнь. Андрей отвел глаза и увидел надпись на станционном здании. Белыми буквами на черно-траурном фоне было написано: «Маутхаузен».