Юрий Корольков - Так было…

Непостижимо, как Бенуа удалось вывернуться. Он откатился в сторону и схватил противника за ногу. Страх придал Жюлю силы. Теперь борьба шла на земле… Они перекатывались друг через друга на краю пропасти, а эсэсовцы, окружавшие их, азартно кричали, хохотали, улюлюкали…

Натан Ройзман пытался дотянуться зубами до плеча человека, которого считал сейчас самым злейшим своим врагом, — ведь только один из них может остаться в живых. А француз упирался локтем, в его шею, уклонялся от крупных пожелтевших зубов и сам норовил ударить его под ложечку.

Оба хрипло и тяжело дышали. Стискивая зубы от напряжения, Бенуа старался оторвать от себя этого страшного человека. У него уже иссякали силы… Иногда лица противников сближались, и они видели в глазах друг друга только беспощадную ярость. Слишком много было поставлено на карту, чтобы щадить кого-то…

Бенуа удалось отбросить противника, но он не успел толкнуть его вниз. Оба вскочили на ноги и стояли теперь на расстоянии двух-трех шагов, используя секунды отдыха. А рыжий капо выхватил пистолет и грозил пристрелить обоих, если они перестанут бороться. Их снова подтолкнули навстречу друг другу, и борьба разгорелась с прежней ожесточенной яростью. Бенуа едва не терял сознания. У него уже совсем не было сил, а Натан Ройзман все наседал, наскакивал, теснил его к пропасти. Но и его движения становились вялыми, а удары уже не причиняли боли. Сцепившись, они повисли один на другом, как боксеры в последнем раундё… Но вот наконец Бенуа удалось нанести противнику удар в солнечное сплетение. Человек со свистом втянул воздух, присел и в следующее мгновение полетел с каменного обрыва…

Вахтманы хотели продлить развлечение, но больше евреев поблизости не было, а идти в карьер не хотелось. К тому же прогудела сирена. Капо приказал Жюлю убираться. Да пусть живей шевелится, иначе проглотит пулю… Бенуа шатаясь уходил по краю обрыва, и ноги у него подгибались от страха.

Развлечения эсэсовцев продолжались и в следующие дни. Но однажды двое боровшихся кинулись вдруг на вахтмана, который стоял к ним ближе других, и вместе с ним бросились в пропасть… С этих пор комендант лагеря Франц Цирейс запретил вахтманам устраивать поединки в каменоломне.

Андрей обернулся, услышав нечеловеческий крик, и едва не уронил камень, который держал на плече. Перед ним мелькнула в воздухе полосатая фигура, и человек, сброшенный в карьер, грохнулся за выступом скалы. Крик оборвался…

Только что прогудела сирена. Непосильный, изнурительный рабочий день кончился. Заключенные строились, чтобы идти на Голгофу. Голгофа — это лестница, которая ведет из карьера. Но без команды нельзя сделать ни шагу. Капо заканчивает поверку, люди стоят в шеренгах, держа на плечах тяжелые, холодные камни. Их-надо отнести наверх. Скорей бы идти!.. Но капо не торопится. Он еще раз пересчитывает заключенных и только после этого дает команду.

Колонна медленно бредет по дороге. Кругом громоздятся кучи камня и щебня. Колонна вливается в поток таких же изможденных людей в полосатых матрацных одеждах. Позади каждой колонны несут мертвецов — одного, двух. Иногда их больше. Несут и тех, что упали с обрыва. Их лица залиты кровью, кровь тяжелыми каплями падает на дорогу…

Андрей чувствует, как все больше слабеет. Сможет ли он сделать хоть несколько шагов вверх по Голгофе? Вероятно, он заболевает. Голова налита свинцом, а мускулы совсем вялые. Удивительно, как это Андрей до сих пор не уронил камень. Но что будет на лестнице… Передние замедляют немного шаг, начинается подъем. Все глядят под ноги, чтобы не оступиться, не упасть. Иначе смерть!.. Впереди раздается сухой хлопок выстрела. Вахтман пристрелил кого-то на лестнице. Но никто не поднимает глаз — глядят только под-ноги… С тупым, приглушенным грохотом катится вниз по ступеням камень. К счастью, он никого не задевает… Колонна ненадолго останавливается и снова идет… Деревянные колодки осторожно ступают по заледеневшим каменным ступеням… Поднимается и Андрей… Прошли семьдесят шесть ступеней… Осталось сто десять… Андрей считает, чтобы легче было идти. Теперь девяносто три… Есть ли предел человеческой выносливости? Да, есть. Андрей побледнел, он почти теряет сознание. Сейчас он упадет и больше не встанет. И в это мгновение он ощутил, что камень будто стал легче… Он увидел или ему показалось, будто две чьих-то руки с обеих сторон подпирают его тяжелую ношу. Это француз Симон и поляк Родомир. Они идут рядом и помогают Андрею, хотя у каждого своя ноша…

Андрей поднимается еще на несколько ступеней. Ему уже легче. Он шепчет:

— Не надо, я сам…

Но руки товарищей продолжают поддерживать камень.

— Главное, проходи бодрее мимо вахтманов, — советует Родомир, — осталось немного…

У Родомира сегодня горе — погиб его друг Казимир, с которым они вместе сражались в Варшаве. Погиб на его глазах, и Родомир ничем не мог ему помочь.

То было днем, вскоре после обеда. Они грузили камень на вагонетки, и капо Бертольду показалось, что работают слишком медленно и нерадиво. Едва ли кто в карьере был свирепее Бертольда. Удары его дубинки обрушились на обоих. Но Бертольду этого было мало. Он приказал Казимиру идти за собой. Капо подвел поляка к ручью, протекавшему через карьер, заставил вырубить прорубь и ударами дубинки загнал его в воду. Казимир вышел из ручья мокрый, и одежда на нем мгновенно заледенела. Бертольд не унимался.

— Я буду вымораживать у тебя вшей, — захохотал капо и поставил Казимира навытяжку.

Он запретил ему шевелиться, а мороз был градусов двадцать.

Бертольд расхаживал рядом, притопывая ногами: холод пробирал его даже через шинель.

— Ну что, — спросил Бертольд, — станешь работать до вечера в этом скафандре, — капо указал на заледеневшую одежду, — или пойдешь греться на проволоку? Выбирай…

Казимир выбрал проволоку… С трудом переставляя негнущиеся ноги, он подошел к проволочному заграждению, немного помедлил и бросился на него грудью. Через колючую проволоку проходил ток высокого напряжения…

…После вечерней поверки Симон Гетье принес Андрею кусок хлеба с маргарином.

— Это тебе, — сказал он. — Завтра тебя переведут в госпиталь…

В Маутхаузене Андрей постоянно ощущал поддержку невидимых друзей. Вот и сегодня, на лестнице. В этом проявилась солидарность людей, не отказавшихся от борьбы, думающих так же, как он, Андрей Воронцов. Его окружали люди интернационального долга. Здесь тоже существовала интернациональная бригада, но иная, подпольная. В жесточайших условиях лагеря бойцы ее не подняли белого флага, не капитулировали перед врагом. Они продолжали бороться, потому что сильнее смерти ненавидели фашизм.