Юрий Корольков - Так было…

Тем временем начались и официальные переговоры о безоговорочной капитуляции Германии. 6 мая в Реймс прибыл генерал Йодль. Он соглашался на все, только просил дать ему сорок восемь часов, чтобы отвести на запад уцелевшие немецкие войска. Йодль заявил, что, независимо от исхода переговоров, германские войска прекращают сопротивление по всему Западному фронту…

Как утверждают историки, в 2 часа 41 минуту утра 7 мая, в понедельник, генерал-полковник Йодль поставил свою подпись на предварительном акте.

Но в Центральной Германии битва еще продолжалась. Германские войска отчаянно сопротивлялись советским армиям. Под прикрытием передовых частей за Эльбу переправлялись потрепанные батальоны, полки, дивизии, катились орудия, громыхали колонны танков…

Война закончилась, но еще всю ночь и весь следующий день по мостам через Эльбу тянулись немецкие войска. Они уходили от русских сдаваться в английский и американский плен… Это продолжалось до того часа, пока в Берлине в каком-то военно-инженерном училище не закончилась церемония подписания акта безоговорочной капитуляции.

Фельдмаршал Кейтель и адмирал Дениц сидели за маленьким столиком, окруженные группой немецких штабных офицеров. Германские делегаты сидели в большом зале дожидались, когда им принесут подписать акт. И не дождались…

Вошли английские, американские, французские и советские генералы. Они заняли свои места… Советский представитель посмотрел на Кейтеля и сурово сказал:

— Подойдите сюда и подпишите акт о безоговорочной капитуляции…

Кейтель и Дениц безропотно поднялись и подошли к столу. Кейтель держал в руке фельдмаршальский жезл. Он мешал ему. Германский фельдмаршал сунул жезл под мышку и подписал лежащий перед ним акт.

Москва ликовала… Только что отгремели салюты в честь великой Победы… Толпы людей, колыхаясь как волны, заливали Красную площадь, спускались вниз на Манежную, выплескивались на Охотный ряд, на улицу Горького… Людские потоки текли мимо «Националя», мимо дома с желтыми колоннами и высоким подъездом, над которым в честь праздника развевался большой полосатый американский флаг…

Народ торжествовал победу… Люди смеялись, пели и плакали… Было что-то святое в этом возбужденном порыве, в ликовании народа… Каждому хотелось обнять весь мир… Каждому хотелось думать, что в мире остались только друзья…

Из окна американского посольства на людей, торжествующих победу, смотрел высокий американец с желчным и раздраженным лицом. Это был Джордж Кеннан — советник посольства. Он стоял так, чтобы с улицы его не могли видеть. Потом он отошел от окна и озлобленно сказал:

— Ликуют!.. Они думают, что война кончилась… Она только еще начинается…

На улице из толпы что-то кричали в честь американских союзников, о единстве и дружбе… Окно в посольстве, за которым стоял Кеннан, было плотно закрыто.

Вилли суетился возле остывшего паровоза… Его погасили вчера — спустили пар, залили топку водой и выгребли уголь… Теперь, кажется, всё… Взрывчатки столько, что ее хватит, чтобы развалить всю гору — сверху и донизу… Гнивке невольно поднял голову — двухсотметровые отвесные скалы уходили высоко в небо.

Готово!.. На площадках, в погашенной топке, на тендере лежали небольшие, словно набитые свинцом, ящики динамита. Взрывчатки было несколько тони. Вполне хватит!..

Гауптштурмфюрер дал знак, и машинист второго локомотива, стоящего под парами, осторожно толкнул паровоз-торпеду. Он исчез в темной пасти туннеля.

Теперь оставалось подтянуть провод и установить детонаторы. Но это уж не его забота — Вилли отвечает только за то, чтобы взрывчатка была на месте… Гнивке отправился к Гансу, чтобы передать устные распоряжения Цирейса, как надо уничтожать заключенных. Ведь они еще живы… Как он, Вилли Гнивке, ненавидел сейчас всех этих полосатых недочеловеков, этих насекомых, копошащихся в туннелях и на склонах гор! Гнивке видел в них виновников всех несчастий. И они надеются дождаться освобождения… Как бы не так!.. Теперь все зависит от ловкости Ганса, коменданта Эбензее. Надо загнать двадцать тысяч людей в один туннель, потом включить рубильник взрывной машины… Этакая гора раздавит и сто, не то что двадцать тысяч людей… Вилли Гнивке снова посмотрел на отвесные скалы.

В туннелях Штейнбрука строили завод секретного оружия. Это было в горах близ Эбензее. Подземный завод находился в Альпийском редуте, он должен был снабжать тайным оружием защитников горной крепости. Поэтому Гитлер и торопил быстрее закончить подземные сооружения… Но давно уже рассыпался миф об Альпийском редуте, разваливалась фашистская империя, а завод в Эбензее всё продолжали строить. Так бывает — некоторое время на мертвом лице еще продолжают отрастать волосы…

Вилли условился с Гансом, что заключенных пошлют в туннель во время воздушной тревоги. Американские самолеты здесь появляются часто… Потом Вилли отправился в Линц. Там в лагерях-филиалах тоже было несколько десятков тысяч заключенных. Часть из них решили отравить, других увести в горы и расстрелять… Надо все подготовить… В последние недели у гауптштурмфюрера было много работы…

В горах наступила весна, снег растаял и держался лишь на вершинах, а на южных склонах было тепло, начинали распускаться цветы. В Эбензее узники ждали освобождения. Они не подозревали, какую судьбу уготовили им нацисты. Но лагерь заволновался, когда в апреле с рабочей командой приехал в Эбензее русский узник. Хромой и по виду совсем слабосильный. Казалось странным — почему с рабочей командой прислали сюда инвалида. Здесь и здоровый выдерживает очень недолго. Весной в Эбензее каждый день гибло по нескольку сот человек… Русский либо сразу умрет, либо его вскоре пошлют назад в Маутхаузен, как всех непригодных к работе. Русский назвал себя Михаилом Шаенко.

Но связной подпольного комитета Шаенко на то и рассчитывал, что его ушлют обратно. В Эбензее задерживаться нельзя. Лишь бы не угодить в крематорий. Больных, неспособных к труду, сразу отправляли в печь. Шаенко знал это, но Валентин сказал: «Это твое партийное поручение… Так решил комитет». А решение короткое — предупредить подпольщиков Эбензее, что эсэсовцы готовятся истребить заключенных, хотят взорвать туннель подземного завода…

В подкладке тюремной куртки Шаенко лежала записка. Ее написал Циранкевич — польский узник, который входил в интернациональное подполье лагеря. Записка была короткая, в несколько слов. Под ней стояла подпись — Юзеф. В Эбензее записка открыла связному доступ в подполье.

Курьеры разъехались и по другим лагерям-филиалам. Интернациональный комитет предупреждал о нависшей опасности, сообщал о единых сроках восстания.